Константин Бальмонт - Том 4. Стихотворения

Российская Держава,
  Где все твое величье?
Корабль твой старый «Слава»
    Разбит и утонул.
Твои войска бессильны,
Умы и души пыльны.
  Ты в топях безразличья.
    Твой блеск – далекий гул.

Российская Держава,
  Была ты первой в мире,
Страдая величаво
    В своих стесненных днях.
Но вот разъялись хляби,
И лик взяла ты рабий.
  Упившись в диком пире,
    Проснешься – вновь в цепях.

Российская Держава,
  Твой краткий сон – свобода.
Но кто желает права,
    Тот должен помнить долг.
А дикость своеволья
Лишь малый миг раздолья.
  Нет правды у народа,
    И голос воли смолк.

Месяц бледный ворожил рядами теней,
  Тень за тенью, призрак призраком гоним.
И какой-то бледный голос давних дней
  Говорил: «Убита птица дней, Стратим».
Тень за тенью проходила без конца.
  Всем родимая покоилась в гробу.
Возникали в миге – страх и зыбь лица,
  И творил холодный Месяц ворожбу.
Безглагольная раскинулась страна.
  Над безгласной, – злой и властный Чародей.
Но невольница смеялась, как весна,
  Что во сне провидит волю близких дней.
Безглагольная проснулась вдруг вся даль.
  Но невольница в весне не знала слов.
Праздник воли быстро вырастил печаль.
  От души к душе глубокий рухнул ров.
Звон возник, и обнял благовест всю ширь,
  Но мгновенно оборвалось пенье птиц.
И кривым крылом шарахнул нетопырь.
  И пошли гулять разбега огневиц.
Обезумленная пьяная раба
  С головы шальной отбросила венец.
Не согрелась на пожарище изба,
  Из разбоя не скуешь златых колец.
Тень за тенью. – Что ты сделал? – Я бежал.
  И чтоб совесть успокоить, я убил. –
Пред лицом врага он смирно-тих и мал,
  С беззащитной у него довольно сил.
Кровь за кровью. – Что ты сделал? – Я поджег.
  И под стоны я плясал, плясал, плясал. –
Разум всей страны глубоко занемог.
  Будет черным цвет, что был чрезмерно ал.
Птица вольности великая, Стратим.
  У нее от моря к морю два крыла.
Дни сожженные – слепой и едкий дым.
  Птица радости убита. Жизнь прошла.

Охватной ощупью ползет седая ночь,
Гася, то тут, то там, ликующие пятна
Последних пламеней, и тает безвозвратно
Древесных яхонтов живая узорочь.

Под утро встанет вихрь, и все их сбросит прочь.
Не верится, что май дышал здесь ароматно,
Что зацветал июнь, что август благодатно
Всем самоцветам дал играющую мочь.

Узорный дом молчит. Покой его могилен.
Воспоминания попрятались в углах.
Но крайней алости еще придет размах.

Синь-пламень дьявольский в сердцах незрячих силен
И красный ждет петух, чтоб вдруг завихрить страх.
Глазами круглыми уж с ним стакнулся филин.

Может быть, судить я вовсе недостоин,
Может быть, что гнев совсем не мой удел,
Сладкопевец я, создатель дум, не воин,
Штык не поднимал, в окопах не сидел.

Может быть, ты прав; Красивее величье,
Помнить высоту, и все прощать в других.
Быть как Океан, в пустыне безразличья
Накоплять волну, роняя в Вечность стих.

Нет, я не могу, в зеркало покоя,
Не смотрясь в него, роняю – вот – разбил.
Миллионы душ в тисках огня и зноя,
Петь, как раньше пел, сейчас нельзя, нет сил.

Не судить хочу, но только всею болью
Раненой души я должен восстонать,
Что постыден тот, кто к своему раздолью
Допустил врага, не защищая Мать.

Каждому из нас таинственная Пряха
Выпрядет удел. Но знаю лишь одно: –
В Море я тонул, не ощущая страха,
Океан решил – не взял меня на дно.

Смерти пожелав, измерил высоту я,
Ясный, падал вниз, бросая мир людской.
Рок так пожелал, что здесь напевы тку я,
Но пишу стихи я сломанной рукой.

Рок пошлет в огонь, – и ринусь я с размаха,
Ибо не пойму, как можно трусом быть.
Знаю острие единого лишь страха: –
Страшно низким стать, и сердце ослепить.

Так пойми же ты, что сердце в них слепое,
В тех, кто не хотел за свой вступиться Дом.
И они себя слепят еще и вдвое,
Отрекаясь быть с им посланным крестом.