Константин Бальмонт: Том 4. Стихотворения

Сонмы летящих, какая в вас нега,
Воздухом спетый танцующий стих.
Белыя пчелы с далекаго брега
Облачных рек и озер снеговых.

Если б вы были в гремучем июле,
Вы бы сомчались стезей грозовой.
Ныне безгласный вас выпустил улей
Веющий, реющий, тающий рой.

  Высокия звезды,
  Высокия судьбы,
С дорогой на тысячи лет.
  И каждый пробег их
  Ликующий праздник,
В лучистое пламя одет.
  Не им ли молились
  На башнях высоких,
Смотря в голубой небосклон,
  Чтецы звездословья,
  Которыми славен
Нетленный в веках Вавилон.
  Не их ли узором
  В бессмертном Египте
И вязью согласных их строк,
  В Луксоре, в Карнаке,
  В святилищах вещих,
Горит храмовой потолок.
  Не ими ли спеты,
  Под гусли Давида,
Такие столетьям псалмы,
  Что вот и сегодня,
  Под звон колокольный,
Их хором воспомнили мы.
  О Страшном, что ходит
  Один по высотам,
В гореньи нездешней красы,
  Вещал богоизбранный
  Иов и пытку
На зведные бросил весы.
  Высокия судьбы
  Разведал в созвездьях,
Любовник пустынь, Бедуин,
  Летя на арабском
  Коне за самумом
В просторе песчаных равнин.
  Самумом промчался,
  Но в тысяче царств он
Взнесенную вскинул мечеть,
  И в ночь правоверным
  Поют муэззины,
Их голос – призывная медь.
  А если ты духом
  Морской и воздушный,
Спеши пересечь Океан, –
  Везде звездочетов
  Родных ты приметишь
Всемирно раскинутый стан.
  В краях, где агавы
  Цветут величавы,
Над гладью лагунной воды,
  Громадой стоят
  Пирамидные храмы
Во славу Вечерней Звезды.
  И если ты хочешь
  Безплотных свиданий
В обители лунных невест, –
  Дойди до оплотов,
  Где кондор верховный,
Где Южный возносится Крест.
  И если ты хочешь
  Священных сказаний
О звездных зачатьях, – читай,
  Взглянув на великий
  Подсолнечник мира,
Венчанный драконом Китай.
  И если ты станешь
  У чуждаго брега,
У края гремучей воды, –
  Припомни свой Север,
  С единым недвижным
Престолом Полярной Звезды.
  И в час прорицаний,
  В час полночи вещей,
Свой дух в среброткани одень.
  К пределам желанным
  Помчит тебя быстро
Твой северный Звездный Олень.

Чуть-чуть под ветром качалась ива,
Пчела жужжала и налету,
Замедлясь, мед свой пила счастливо,
Затем что ива была в цвету.

Потом Июль был. Горели тучи.
Был громоносный над миром час.
И ветер пьяно пропел шатучий,
Что и плакучей – удел есть пляс.

Потом, как клином вверху летели,
Серея, гуси и журавли,
Я срезал ветку, и звук свирели
Пропел, что счастье мы все сожгли.

Пожар по лесу разлился жгучий,
И строил ветер свой посвист-свист.
А ветви ивы чредой плакучей
Роняли в воду текучий лист.

И дымный, зимний, весь хрусткий воздух
Велел на тело надеть тулуп.
Для тех, кто сеял, у печки роздых,
А кто не сеял – голодный зуб.

И вились вьюги, мелись мятели,
Весь мир был белый разъятый зев.
Оцепенелый, я из свирели,
Как нить кудели, крутил напев.

А в свежем марте дохнули предки
Таким уютным родным теплом.
И опушились на вербе ветки,
И в прорубь неба собрался гром.

Копил он силу и нес апрелю
Из молний пояс для новых дней.
Смотрю в окно я. Смотрю. Свирелю.
Учись у Солнца смотреть ясней.

Как свежи в песне все переливы,
«Христос Воскресе!» всем говорю.
Пчела целует цветочек ивы,
А я целую мою зарю.

Платан, закатный брат чинара,
Что ведал всполох наших дней,
Когда была полнее чара
И кахетинское пьяней.
  Ты в Капбретоне знаменито
  Простер шатром свою листву.
  Но помню дальняго джигита
  И мыслью о моем живу.
Мое – кинжал, копье и пушки,
Набег, где пленник мой – Шамиль,
И на Кавказе – юный Пушкин,
Чей каждый возглас – наша быль.
  Мое – над Пятигорском тучи
  И котловина диких гор,
  Певучий Лермонтов над кручей,
  Поэта – с Небом разговор.
Мое – средь сумрачных ущелий,
Гость Солнца в Грузии, я – сам,
Моя любовь, Тамар Канчели,
Чье имя отдаю векам.
  Мое – от моря и до моря
  Луга, поля, и лес, и степь,
  И в перезвоне, в переборе,
  Та молвь, где в каждом звуке лепь.
О, Русский колокол и вече,
Сквозь бронзу серебра полет.
В пустыне я – лишь всклик Предтечи,
Но Божий Сын к тебе идет.