Сергей Кречетов - Четыре туберозы

Он хочет выскочить из круга и броситься к Кларе.

Герман схватывает Вальтера и тащит его опять в круг.

Учитель, помоги!

Они торжественно уходят. Перед ними тяжёлые двери с гулким металлическим звоном сами распахиваются и потом, пропустив их, опять шумно захлопываются. Инквизиторы и палачи безмолвны.

Поле за городской стеной. Вдали виднеются башни средневекового города. В перспективе темнеет бор. Среди сцены, несколько в её глубине, огромный костёр, к нему сбоку прислонена лестница. На сцене толпится многочисленная пёстрая толпа. Она состоит из ландскнехтов, ремесленников, бюргеров, лекарей, брадобреев, крестьян и крестьянок и т. д. Все в необыкновенном оживлении ждут казни. По авансцене медленно прохаживаются, совершенно отдельно от толпы, два странных, очень крупного роста, существа в широких мантиях. Они закутаны и их лиц не видать. Одно во всём ярко-серебряном, белом, а другое во всём глубоко-чёрном. Они не разговаривают и держат друг друга за руки. Некоторые из народа следят за ними испуганно глазами. Во время следующего разговора два странных существа незаметно исчезают в толпе.

Зачем они пришли? Зачем? Ты видишь этих двух?

Видать-то вижу. Наверно, проходимцы.

Ты ничего не понял!

А ты, старик, наверно можешь больше меня понять, учёного доктора?!

Больше! Больше! Я смотрю, всю жизнь смотрю. Я все давно понимаю.

Их больше нет.

Их нет, но они придут. Они всегда приходят.

Ну так пускай приходят.

Они придут к тебе. Ты должен их любовно встретить.

Мне некогда болтать слова пустые. Отстань! Я посмотреть хочу, как будут ведьму жечь.

Он теряется в толпе.

Батюшки мои! Здесь будут жечь её?

Конечно, милка! Изжарят, как овцу.

За что же?

А за то, что ведьма! Правда, брадобрей мне говорил, что лишь под старость бабы становятся ведьмами. Эта же, говорят, молодая, смазливенькая. Значит, поспешила.

Безбожник! Срамник! Уйди ты прочь!

Ну, голубка-мамочка, не сердись!

Вокруг высокого и худого монаха в изодранной ряске собирается толпа. Монах высоко над своей головой жестикулирует руками и что-то кричит. Толпа волнуется.

Да, надо жечь всех колдунов, всех ведьм, всех женщин. Они соблазняют нашего брата. Они сосуд дьявола.

Не увлекайся, святой отец! Не поддавайся сам соблазну.

Не тебя ли, старого козла, станут соблазнять! Пьяница!

Вас спалит земной и небесный огонь, адовы чада!

Не ругай баб, проходимец! Я глотку тебе заткну. Вам бабы не нужны. Вся забота ваша о чертях. Ну, и любите их. Мы же останемся с бабами. Проще.

Народ хохочет. Монах в гневе потрясает кулаком и уходит.

Помолитесь Богу! Помолитесь Богу!

Старик, отчего ты не просишь сегодня для себя милостыни?

Сам Господь мне даст её сегодня. Прошу я за несчастных. Беда! Беда!

Какая тут беда! Беда ль, что ведьму жгут?

Сегодня жгут, и — знаете кого?

Ведьму!

Нет, Клару, невесту ученика нашего Германа.

В народе раздаются протяжные и печальные голоса.

Герман… Герман… Герман…

Быть не может! Он не даст её в обиду, даром, что овцы смирнее. Он задаст им на орехи.

Глядите, глядите, — вот и он, и с ним его Вальтер.