Виктор Голков - Тротиловый звон

Год или неделю

Скучный праздник длится.

От его похмелья

Тянет застрелиться.

Росписью наскальной

На исходе лет

В пустоте фокальной

Вспыхнет Интернет.

Чтобы варвар новый

Освежился знаньем,

А листок кленовый

Стал воспоминаньем.

Формула, иль случай,

Или все едино

Вечности дремучей

Без Отца и Сына.

Если дна достигаешь, приходится с этим смириться.

Ты как будто на Марсе – один абсолютно, и вот,

Не вполне понимая, зачем это дело творится,

Пожелтевшие пальцы кладешь на распухший живот.

Как осенняя слякоть, реальность тебя обступила,

И ты понял внезапно, что все твои чувства – вранье.

А вещественна только твой мир захлестнувшая сила,

Тот практический смысл, что вложило в тебя бытие.

Вся вселенская дурь на твоем поместилась диване.

И пополз по предметам прозрачный и пристальный свет.

В разреженном пространстве, как будто в глубокой нирване,

Наизусть ты читаешь пронзительный Ветхий Завет.

Осталось, вроде бы, немного,

И я, наверно, не пойму,

Зачем вела моя дорога

Всегда к страданью моему.

Зачем заботы и тревоги,

И липкий, тошнотворный страх,

И мысли вечные о Боге

У распадающихся в прах.

Я вполз в мое существованье,

Как в черный водосточный люк.

Осуществить мое призванье –

Быть напоровшимся на сук.

Я написал не так уж много –

То, что успел я наскрести.

Но, как посмотришь, все от Бога,

И душу песней не спасти.

Она себе не ищет дела

В потоке монотонных дней.

И если напрочь оскудела,

К чему печалиться о ней?

Исчезли дамы, господа

И вся красивая эпоха.

Исчезла посредине вздоха

Лихих товарищей орда.

Ислам бессмысленный идет,

Мелькает полумесяц белый.

И мусульманин оголтелый

Тротил за пазуху кладет.

Время жизни ограничено,

Ты устал от перемен.

Древний страх, как зуботычина,

Метит в клеточный обмен.

В этом грустном увядании

Есть какой-то слабый свет.

Вера в скорое свидание,

Но надежды больше нет.

Ничего ведь не изменится,

Если ты горишь огнем,

И весна садами пенится

Сумасшедшим майским днем.

Я сплю, раскинув руки,

Без просыпа я сплю,

Видения и звуки

Неясные ловлю.

И в этом больше смысла,

Чем в прежней жизни той,

И простыня повисла,

Сливаясь с темнотой.

Сквозь шум имен и отчеств

Сейчас в меня проник

Загадочных пророчеств

Таинственный язык.

Каменное чрево Тель-Авива

Мусором пропахло и мочой.

Жарко, скучно, тесно, суетливо,

И звезда не теплится свечой.

Здесь творец угрюмый иудейский

В клочковатой рыжей бороде

Говорить велел по-арамейски

И чужой не кланяться звезде.

Если враг пополз из Вавилона,

Из-под черных мертвых пирамид,

Золотая древняя колонна,

Как осенний ливень, прошумит.

Есть такая страна – Словоблудье:

Я там жил до глубоких седин.

Как на рынке, толкаются люди,

Но известно, что ты – не один.

А теперь я лишился гражданства,

Потому что слова не блудят.

И задавлено трезвостью пьянство,

Лишь во сне невидимки галдят.

Вот и время прощаться,

Засвистел ветерок.

Мне пора возвращаться

В этот странный мирок,

Где уже не каштаны,

И не тополи, но

Кипарис домотканный

Тянет ветку в окно.

Вы, горящие дали,

Ты, сухая трава,

Частью так и не стали

Моего естества.

Так случилось – нарвался на пулю

Незадачливый этот солдат.

После стычки в каком-то ауле

Он лежал, уронив автомат.

И поношенный выцветший хаки,

Пропитавшийся кровью, обмяк.

Он лежал, и скулили собаки,

Легион азиатских собак.

Призывник, рядовой, автоматчик,

Просто парень, как всякий другой,

Здесь он был иноземный захватчик,

И убил его нищий изгой.

И еще для невесты солдата

И для всех был живым он, когда

Наклонилась, светясь синевато,

Над немым его телом звезда.

И, не ведая чувства потери,