Андрей Вознесенский - Ямбы и блямбы

Тулуз Лотрек – оригинальный человек,
маэстро из калек.
Под нами Амстердам.
Ножки, ножки раздвигайте, мадам!

С детства помню, без иллюзий:
что ни делай, как ты ни танцуй,
как бильярдный шар к зелёной лузе,
ты летишь к провалу и концу!

Это всё преамбула.

самолёт разламывается, как пирог.
Из рубки вываливается
пилот.
В этом самолёте я одна – русская.
Сидела бы дома, подсолнухи лузгая.
Без мужа, без Тузика, без перегруза –
в стужу, в ночь.
В ту лузу.

«Спрячь деньги, дурак.
Я – Катя. Я – так».

Глаза – пятак.
Нельзя «за так».

Летит летак
по февралю.
Я, Катя, так
тебя люблю!

Спас Космический, Спас Медовый,
крестом вышитые рушники,
католический крестик Мадонны,
расстегнувшись, смущал Лужники.
«Грудь под поцелуи, как под рукомойник»
(Пастернак).
Как песенка в банкомате:
«Мадонной стала блондиночка с Лукоморья».
Кем станет московская Богоматерь?..

Белые кляксы чёрных ворон –
цвет нехороший
птичьих желудков. Шоссе – и на нём
юбка в горошек.

Смолоду ралли любили мы все.
Кубки. «Покупки».
Сейчас – ни шиша! А на нашем шоссе
сушатся юбки.

Можно ль выжить, звучание
вынув,
звук, как гибель, испепелим.
Например, война гибеллинов…
Гибеллин, Гобелен, Цеппелин.

«Войди, Призрак!»
Антреприза анапеста.

Мой кулак снёс мне полчелюсти.
И мигает над губой
глаз на нитке. Зато в целости!
Вечный бой с самим собой.

Я мечтал владеть пекарней,
где жаровни с выпечкой,
чтоб цедить слова шикарно
над губою выпяченной.

Чтобы делать беззаконий
обезьяны не могли,
мчитесь, сахарные кони,
в марципановой пыли!

Фастум-гель…
Фауст – гей?
С Богом флиртовал
не гей, а Гейне.
Гейне, Гейне, Гейне.
Гейне…

Убрать болтливого вождя
нельзя, не ждя.
Построить храмы без гвоздя
нельзя, не ждя.

Когда луна, околдовав,
дрожит, скользя,
вам снова хочется – стремглав! –
не ждя – нельзя!..

Как «помощь скорая» летим,
смешав сирены и интим.
Плевали на очередя.
Нам ждать нельзя.

…А было это в Вашингтоне:
посольских выносили в коме…

Я из Москвы тебе кивну –
кивнукивнукивнукивнук –
и вникну: верно, этот внук
отчаянный башибузук.

Крещенье, рей!
Забудь про рейтинги!
За ручку крестника веди.
Оскаруайльдовские Рэдинги
остались сильно позади.

Я наполняюсь светлой силой:
тайком и как бы невзначай
так бабушка меня крестила,
позвав священника на чай.

Купель плыла, как Наутилус, –
мы в фильме всё оговорим, –
яички под водой светились,
ну что тебе аквамарин!

Из вашингтонских полотенец –
окон посыпалась слюда! –
нерасшифрованный младенец,
вдруг закричал по-русски: «Да!»

Всё было в этом «да» – вода,
совокуплялись города,
и Вифлеемская звезда
сгорала, как в ночи скирда.
Да – представители дада,
да – Хлебников, Земфира – да,
в бутылочках из-под кефира
цвела лесная яго-да…
По-русски «да» звучит как «дай».
Явись, святитель Николай.

И в рясе, верно иерей,
небритый, точно лук-порей,
пропел октавою своей:
«Франческо, во Христе Андрей».
Он гей иль просто шизофрей?

А кто-то в книжечке своей
писал: «Франческо + Андрей».

Купив в Манчестере ландрины, –
мне, честно, Франция милей, –
летим, душой неразделимы,
Франческо + Андрей.

Пройдут года. И в их благообразье,
однажды средь подвыпивших друзей,
утешишься формулировкой связи:
«Франческо + Андрей».

И, отвечая на чужие тосты,
задумчив, как шарпей,
ты упомянешь горестного тёзку
по имени Андрей.