Максим Рыльский - Стихотворения и поэмы

Медынская — трудненько угодить ей!
Что ж? Человек чем старше, тем сердитей.
Под старость вспоминается сильней,
Как сам NN говаривал о ней:
«Вы — королева в золотой короне!»
Как на балах ей хлопали в ладони,
Когда она легко в мазурке шла…
Откуда тех воспоминаний мгла?
Причудница такая ж, перед нами
Вновь оживая, мертвыми глазами
Из пушкинского томика глядит,
И облик старческий ее облит
Чайковского туманом музыкальным!..
Хотя порой чуть-чуть бывает жаль нам
«Московскую Венеру», ну так что ж!
Счастлив тот дом и край, где не найдешь
Таких Венер, где молодость и силу
Столетнее старье не задушило,
Где ширина просторов голубых
Цветет для поколений молодых!

«Подай воды! — Постой! — Ну, что ты стала? —
Куда бежишь? — Ведь я тебе сказала:
Подай мне чаю! — Фи! холодный чай! —
Какой горячий! — Мне платок подай,
Да живо! — Что вы, к полу все пристыли?..»
И так вот час за часом проходили
И день за днем. Но светлый луч один
Есть у старухи. То — Марьянек, сын
Возлюбленный, как бог красивый, стройный,
Быть королеве женихом достойный.
Нет! Королевны годной не найти!
Хотя порой Медынская грустит
О том, что дитятку пора б жениться…
Хоть можно от людей пока таиться,
Но ведь в душе тревога не молчит,
Что над убогим хуторком висит
И нищета, быть может, — час не ровен! —
Что род Медынских, хоть и чистой крови,
Почти угас, что в кошельке легко,
Что грозный день уже недалеко,
Когда… и думать страшно! А Марьянек
Охотится на зайцев да крестьянок,
Да ловок лишь на острые слова.
Что ж делать! Молодая голова!
А сердце благородное упрямо,
И, как Везувия иль Этны пламя,
Страсть молодецкая кипит ключом.
Какая мощь и мужественность в нем!
Где есть еще сокровище такое?
Так забавлялись древние герои,
Когда стихала бранная игра…
А все-таки… Пора бы уж, пора
(У старой шепотом прорвется слово)
Всё в жизни взвесить, и решить толково,
И из веселого повесы вдруг
Мужчиной стать серьезным. Ведь вокруг
По нем вздыхают лучшие девицы!
Но кто из них со Стасею сравнится?
К чему слова!.. Понятно, что пока
(Скончался сам пан Людвиг, а рука
Предательская Генриха убила)
О свадьбе я бы и не говорила,—
Еще к тому же траура вуаль
От Стаси ясную скрывает даль…
И эта девка! Лишняя забота —
Маринка эта! А ведь правда, что-то
Дал Кутерноге за нее он сам…
А тот свободу льстивым дал словам
И Стасю смог уговорить вначале,
Когда на ту упали все печали,
Чтобы Медынским девушку продать:
«Ведь всё равно — добра уже не ждать!
Такое зелье и в земле не спрячешь!..»
А Стася — что ж? Безумье, не иначе,
В то время помутило ум у ней,
И золотистую головку ей
В покорном безразличии склонило,
И ревность в темном горе потопило!
А горя не измерить, не обнять…
Опять-таки: к кому же ревновать?
К служанке, хамке? Всем на удивленье?

С Медынскими однажды, на моленье
В костеле, Стася встретилась — бледна,
Печальна… Знать, конечно, я должна
Всю правду. Что в глазах ее сверкнуло?
Кого-нибудь она бы обманула,
Да не Медынскую. Ведь то была
Причудливая смесь любви, тепла,
Укоров, скорби, жалоб, гнева, боли…
Развеет время всё, как ветер в поле.
Во имя цели золотой, сынок,
Пора, пора переступить порог!
Адама бросить и гульбу тем боле,
Откинуть прочь прилипшего Кароля,—
Они, как демоны, черны… как ночь.
Порвать все связи! Всех их выгнать прочь!
Сжечь корабли! Вот это будет мудро!

Так думала от утра и до утра
Медынская. Те мысли всё сильней
Вливали в сердце да и в руку ей
(В морщинистую руку с желтизною)
Злость, про которую могли покои
Домишки старого порассказать…
Хоть правда: нынче горничных не пять,
Как прошлый год, а только три осталось,
На них все дни старуха изливалась
Безудержным потоком брани злой.

Ужасно видеть, как паныч порой
Или паненка, тоже расцветая,
Проходят, по живым телам ступая,
И жизнь чужую душат, и гнетут,
И душу топчут, и отраву льют…
Но если полутруп, гнилой, вонючий,
Чужую жизнь, чужую юность мучит —
Тогда не страшно?! Сло́ва не найти,
Чтобы проклясть, и сжечь, и растрясти
По ветру пепел…
Всех как бурей сдуло, —
Пора идиллий крепостных минула,
Исчез мираж проклятый навсегда!
Не закричит старуха никогда
И не толкнет, но пилит. Муку эту
И день и ночь, с рассвета до рассвета
(Не спит старуха — молодым не спать!),
На гром угроз хотели б променять
Запуганные девушки. За словом
Невинным, в каждом жесте пустяковом
Старуха видит тысячи грехов.
А смех! Как только молодых зубов
Блеснут снежинки, заискрятся очи,—
Она: «Вот! вот! Смеяться вы охочи!
Над чем смеетесь?» И пошла, пошла…