Глеб Анфилов - Стихотворения

Блаженны птицы и звери,
Кого только видел Я в поле.
Для вас отворялись двери
В Мои золотые воли.

Блаженны скользкие гады —
Братья печали и злости.
В Божьи сады-вертограды
И вы войдёте, как гости.

Блаженны травы на склонах
И ты, усталая пажить,
В тихих моих Сионах
Вам повелел Я княжить.

И вы блаженны, ракиты,
И ты, можжевельник частый.
К вам Я пришёл забытый,
Вы Мне сказали: «Здравствуй».

Все вы грустили о Сыне
Ночью средь бедных вотчин,
Всех прииму Я ныне
В царстве Моём и Отчем.

Иисус пришёл из хвойной глуши.
Мы его все дни поём и хвалим.
Он принёс задумчивые души
Нашим синим, предвечерним далям.

До рассвета посетил трущобу,
Стал на старом одиноком дубе.
Отпускал зверям тоску и злобу
И крестил безветренные глуби.

Шёл опять, и можжевельник колкий
Ранил Божьи пресвятые ноги.
А по следу набегали волки,
Совещались о нежданном Боге.

И была простой росы безвестней
Кровь Христова Третьего Завета.
Там, в полях, где медленно, как песня,
Догорало золотое лето.

Его привезли из Замостья
В крови, с непокрытым лицом,
И смерть, как суровая гостья,
Вошла в затихающий дом.

Катились, гремя, батареи.
Вдали надрывался вокзал.
У двери шептались евреи,
А он ничего не слыхал.

И к утру черты заострились
В последней простой белизне.
И мой голубой амариллис
Увял у него на окне.

Он умер без стона и боли.
Как месяц спустился за лес.
Я стану молиться в костёле,
Чтоб он из убитых воскрес.

Четыре умерли, но пятый
Кострами глаз пылал с креста,
Поля благоухали мятой.
Четыре умерли, но пятый,
Истекший кровью и распятый
Взывал в окрестные места:
О, мой Сион! О, высота!
Когда мы возвращались — пятый
Чугунный труп свисал с креста.

Когда в предвечную гавань
Войдёт усталый матрос,
Товарищи шьют ему саван
Из грубых холщёвых полос,

Потом к холодным подошвам,
Привязав рассчитанный груз,
Они говорят о прошлом
И о нём, разрешённом от уз.

И сразу замолкнут и вздрогнут,
Когда всплеснётся вода,
И труп, безжизненно согнут,
Уйдёт в волну навсегда,

К подводной неузнанной цели
Плывёт лишённый земли,
И тех что задумчиво пели,
Уже не видно вдали.

Со дна беззвучной стеною
Восходит страшный покой.
И близко чёрной струною
Повис над мешком мокой [6] Мокой — рыба морской волк, род акулы. .

И вот уже саван разорван,
И ткань бесследно пуста,
Лишь кверху чёрная ворвань
Пошла от рыбьего рта.

И в мягком изверженном иле
Лежат у вечных границ
Глаза, что при жизни следили
Быстроту пролетающих птиц.

И в третий полуденный час
Гвоздями пробитое тело
Повисло в нагорной пыли.
В полях гиацинты цвели
Задумчиво горлинка пела.

В шестой пламенеющий час
По старой Сахемской дороге
Влачились со скрипом возы,
И прелесть далёкой грозы
Овеяла наши пороги.

В девятый же пепельный час,
Косматые тучи, как шали,
Кружились над римской тюрьмой,
И женщины детям кричали,
Чтоб они возвращались домой.

От револьвера, направленного в голову,
Не закроешься связанными руками,
Когда чёрные ужаснулись зрачки, —
Латыш делает своё дело.
Вот упал — умираешь.
Пальцы трогают невидимую клавиатуру.
Из виска на серый асфальт
Накапало с блюдечко крови.
Воробьи кричат —
Чирик, чирик, четверть четвёртого.
На заре, чугунно журча,
Пробежал безлюдный трамвай.

Жду.
Тысячи часов,
Сотни дней,
Месяцы.
Выпуклым мёртвым взором
Гляну на Москву,
Ещё не знаю,
Что я каменею над ними
И что глаза у меня такие,
Каких не было раньше.
Довольно!
В переулке
Ржаною душой
Отдыхает извозчик:
«Время лошадь поить»…
Постным маслом икает
в апрель.
Вот тебе и апрель!
Медленно,
Снизу
Навожу упорный зрачок, —
И с козел, как в прорубь,
Ныряет извозчик,
Лошадёнка села
На задние ноги
И валится набок.
Довольно ждать!
Подходят
Быстро и медленно
Красноармейцы, торговка,
Папиросный мальчишка,
священник,
Перекликаются пульсами,
Не знают,
Что поперёк переулка
Протянут мой взгляд…
Другие бегут…
Вырастает тяжёлая
Горка
Мертвецов с изумлёнными
лицами…
Если нет Тебя —
И город не нужен.
Посмотрел на брендмаур —
Пробежка.
Дальше… хрустнула первая церковь.
И сразу
Колоколами и куполом
Звякает оземь.
Новый дом на Цветном
Роняет балконы.
Сухарева башня,
Стойко качнувшись,
Нагнулась,
Словно ищет чего-то на площади,
Монастыри и соборы,
Охая,
Кладут земные поклоны…
Рушится каменный карточный город.
Стало тихо…
И видны леса вдалеке.
Медленно, поднятым взглядом
Испепеляю леса.
Нет тебя — не должно быть природы,
Горизонты пошли чернозёмной
грохочущей дрожью.
Исчезая, вскипает земля.
Всходит вечер последний
С серебряной милостью звёзд,
С васильковым стоянием далей,
Но не видит вечер земли.
И только два взгляда моих,
Два тяжёлых невидящих взгляда
Настигают вслепую
В чёрном эфире
Мёртвые звёзды.