– Вам плохо? – спросила она.
– Нет, ничего… – ответил я. – Просто я очень люблю людей.
Нельзя же было рассказывать о том, как я люблю тебя. Твой муж – бывший боксер, – …преследовал нас. Он бил тебя в подбородок, а я дожевывал в это время пирожное…
Девочка лет семи с сердобольными сердоликовыми глазами подошла ко мне.
– Я люблю тебя, – сказала она. – И буду твоей женой.
«Бог подаст», – хотел ответить я, но передумал и дал ей ириску. Надо же сеять разумное, доброе, вечное!
– Ты далеко пойдешь, – крикнула она мне вдогонку. Но я это знал и сам.
А. Иванов. «Московский комсомолец», 5 сентября 1964
Пожалуй, лучшие страницы в этой главе Детства были написаны Евгением Евтушенко. Очень зрима, очень вещна картина – и растерянный жених, которому на фронт, и тяжкие крики гостей, и сам этот герой – мальчишка с челочкой на лбу, который пляшет у стола и слышит звон своих подковок, и внутренне сжимается весь от мысли, что жених, перед которым он пляшет, погибнет.
Л. Аннинский. Ядро ореха. Критические очерки. «Советский писатель», 1965
…Автор с явной симпатией рисует пустую прожигательницу жизни. В изображении Евтушенко она выглядит родной сестрой лещенковской Мурки, грязной распутницей. Но вот явился сказочный принц из Рыбного института, и оба они нашли в этом знакомстве счастье. Кажется, чему тут умиляться? А Евтушенко умиляется, и в этом умилении – суть стиха, который, таким образом, оборачивается поэтизацией гнилой морали всех этих мусек и мурок.
Ю. Верченко. «Комсомольская правда», 1964
…Откуда это неверие в человеческие возможности, в лучшие качества человека, которые помогут ему победить? Неужели не замечают критики эти, что от разноса поэтов они переходят к такому разносу «мусек» и мнимых или действительных нигилистов, который по сути дела исключает, отнимает у них перспективу «выхода» из морального тупика, в котором они якобы оказались или, предположим, и впрямь очутились? И поэт вовсе не умиляется, глядя на них, даже не жалеет, ибо жалость унижает, а любит их…
Г. Маргвелашвили. Свет поэзии. Тбилиси, изд-во «Литература да хеловнеба», 1965
Евтушенко разговаривает с историей, как с какой-нибудь поклонницей стихов на читательской конференции. Один из авторов в восторге от главки «Стенька Разин», тут сплошные восклицательные знаки: «Этого Стеньку забыть нельзя!», «Это зрело!» и проч. А чем восхищаться? Один выдавливает прыщ, другой прет, треща с гороху, девки под хмельком «шпарят рысью – в ляжках зуд». Автору кажется, что это хорошо, а это отвратительно…
М. Лобанов. Нахватанность пророчеств не сулит. «День поэзии», 1965
Но Евтушенко оказался на какое-то время «представителем» совсем не этой молодежи – покорителей целины и завоевателей космоса. Он стал «представлять» помыслы и чувства кучки сбившихся с пути, коленопреклоненных перед буржуазным Западом молодых людей, которые не прочь попользоваться славой «передовых» среди неопытной, политически неискушенной части молодежи.
В. Ковалев. Многообразие стилей в советской литературе. М.; Л., «Наука», 1965
То начинают безудержно хвалить молодого способного человека, то начинают его бестактно одергивать, как это было с поэтом Евтушенко.
П. Егорычев. Первый секретарь МГК КПСС. Воспитание молодежи – дело партийное. «Коммунист», № 3, 1965
Односторонне и необъективно написана в Краткой Литературной Энциклопедии заметка о Евтушенко. Читаешь ее и поражаешься: как будто не было партийной критики ошибок поэта, как будто речь шла о каких-то совершенно незначительных неточностях в его творчестве. Евтушенко представлен как борец «против пережитков догматизма и бюрократического равнодушия к человеку», «против вредных последствий культа личности Сталина» – при этом в качестве единственного примера приведено слабое и путаное стихотворение «Наследники Сталина».
Ан. Дремов. Начало положено, а дальше? «Октябрь», № 4, 1965
…Если можно представить себе хрестоматию «Пушкин об искусстве», «Маяковский об искусстве», то представить себе хрестоматию «Фирсов об искусстве» или «Евтушенко об искусстве» пока что решительно невозможно.
В. Турбин. А вот солнца! Солнца! Кому солнца! «Молодая гвардия», № 4, 1965
Поэма размахивается, как фреска, соединяя события мировые и частные… Самые сильные куски, куски-прозрения, где история начинает волноваться и жить, – это главы о Стеньке Разине, об «Азбуке революции», о «Бетоне социализма». И если глава «Бетон социализма» напоминает смеляковскую «Первую любовь», то это Стенька, каким мы его еще не знали, каким его еще не видел никто. Этого Стеньку забыть нельзя… «У нас у всех одна и та же есть болезнь души – поверхностность ей имя». Болезнь эта пока еще остается с ним. Это ощущение опасности, исходящей из самого себя, как невидимый сапер, идет впереди стихов Евтушенко. И пусть он пройдет через минные поля.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу