Евгений Евтушенко - Волчий паспорт

Наши жены восхищенно напряглись и в унисон щелкнули раскрываемыми пудреницами.

Я почти застонал, млея от предвкушения.

Кабаре «Шехерезада» было главным местом действия ремарковского романа «Триумфальная арка», которым зачитывалось все наше поколение.

Каков же был мой все нараставший восторг, когда мы приехали в «Шехерезаду» и в дверях перед нами предстал во плоти герой Ремарка, он же заодно и певец – Миша Морозов, комплекции знаменитого борца времен катаевской юности – Ивана Заикина, но с лимонным, совсем нерусским лицом и тонкой полоской вкрадчивых усиков.

– Добро пожаловать, месье Катаев и месье Евтушенко… – неожиданно узнав нас, сказал герой Ремарка, приглашающе простирая руку, тяжелую от сомнительно дорогих перстней, в бархатную темно-алую глубину, мерцающую бронзовыми канделябрами.

В ту пору советские писатели за границей были редкостью. То, что герой Ремарка узнал не только Катаева, но и меня, – было пиком моей славы.

– Аперитив? – учтиво склонился герой Ремарка.

– Шампанское. Только шампанское… – небрежно отмахнулся Катаев.

– Есть «Дом Периньон», «Мумм Гордон Руж», «Хейдсек», «Редерер», «Таттинжер», «Вдова Клико»… – с достоинством начал перечислять герой Ремарка.

– «Вдову Клико»… Разумеется, брют…

Герой Ремарка уже хотел идти, но Катаев остановил его небрежным, однако достаточно повелительным жестом:

– Но вы же меня не спросили, какого года…

– Извините, какого? – исправил свою ошибку герой Ремарка.

– А вот того самого, когда я, еще молодой офицер, приехал в Париж для закупки снарядов и амуниции… К вашему сведению, месье Морозов, это был тысяча девятьсот шестнадцатый год…

Метрдотель попятился подавленно, но все-таки еще относительно величественно.

– Ну-ка, проверю вас бунинским методом – на какого купринского персонажа похож этот метрдотель? – вполголоса спросил меня Катаев.

– На японского шпиона под именем штабс-капитана Рыбникова… – по-ученически бойко пробарабанил я.

– Боюсь, что из вас получится прозаик… – лукаво усмехнулся Катаев – он умел радоваться, когда молодые ребята вокруг него не «плавали» на его всегда неожиданных мини-экзаменовках. – А ваш Ремарк Куприна наверняка не читал, а зря…

Минут через десять, когда метрдотель вернулся – на его лице уже никакого цвета не наблюдалось, даже лимонного. Штабс-капитан Рыбников в нем исчез, а проглядывал боящийся быть высеченным на барской конюшне татарчонок. Однако герой Ремарка пытался сохранить монументальную импозантность.

– Есть «Дом Периньон» двадцать шестого года, «Редерер» тридцать второго… – снова заперечислял он.

– Но я же сказал – «Вдова Клико» тысяча девятьсот шестнадцатого… – раздраженно перебил его Катаев.

– Вообще-то, шампанское редко выживает столь длительный срок… – уклончиво стал уводить разговор в сторону герой Ремарка. – К сожалению, оно имеет тенденцию выдыхаться, месье Катаев…

– Я старше этого шампанского тысяча девятьсот шестнадцатого года на целых девятнадцать лет, но разве похоже, что я выдохся? – со снисходительной запальчивостью отпарировал Катаев.

– Если вас откупорить, месье Катаев, то я не хотел бы, чтобы пробка полетела в меня… – пробормотал герой Ремарка и наконец признался: – Но реальность прискорбна – «Вдовы Клико» шестнадцатого года у нас нет.

– Так достаньте… – бросил ему, как нечто не подлежащее отказу, Катаев.

– Но я боюсь, что… – уже почти лепетал герой Ремарка, на наших глазах превращаясь из литой глыбы мускулов с закрученными усиками в тающего снеговика с вываливающимися из орбит, оказывается не так глубоко вставленными, угольками глаз.

– Подойдите ко мне поближе… – с неожиданной гипнотизирующей ласковостью сказал Катаев.

Герой Ремарка почти на цыпочках приблизился к столу, как заколдованный, повторяя:

– Я боюсь, что…

– Теперь нагнитесь… – усилил ласковость до жесткости приказа Катаев.

Официанты выстроились у бара, созерцая нечто невиданное – укрощение их величественного тирана, которого за глаза они называли Тамерланом, хотя больше это относилось к внешности, чем к характеру.

Метрдотелю стало душно. Он потянул галстук-бабочку так, что из-под тугого «бристольского воротничка», как любил выражаться Катаев, показалась трусиковая резинка сиреневого, денатуратного цвета. Метрдотель нагнулся над столом, вцепившись в скатерть, сползшуюся внутрь его пальцев, а под крахмальной манишкой груди хрипела все та же заевшая на одном месте пластинка: