Дмитрий Дашков - Поэты 1820–1830-х годов. Том 1

Песок и море: ни жилища,
Ни поля, ни дерев, ни гор;
Как мрачным зрелищем кладбища,
Здесь утомлен упорный взор,
Пустынен берег, и пустыня
На зыбкой бездне моря синя!
Лишь кой-где на мели разбитая ладья
Обезображенной кормою
Торчит над бурною волною,
Обломок жалкий бытия!
Да невод, к свае прикрепленный,
Кой-где чернеющий в песке,
Напоминает мысли сонной,
Что человек невдалеке!..

Беги отсель ты, чья душа,
Заемной жизнию дыша,
Не знает, нищая, отрады самобытной,
Ключей живительных сердечной глубины!
Но ты, питомец тишины,
Ты, собеседник ненасытный
Неумолкающей мечты,
О, приходи сюда! На обнаженном бреге,
Подобно мне, воссядь средь мира пустоты
И одиночества предайся дикой неге,
Затем что много, много дум
Наводит моря вещий шум!

И если, звуками той музыки волшебной
В страну видений унесен.
Ты в сердце оживишь иль образ, или сон,
Давно разрушенны судьбиною враждебной…
О, ведай, странник! что и я
Здесь так же вспоминал весны моей края,
Моей любви истлевшие одежды
И юности разбитые надежды,
Как эта бедная ладья!

«Сорентинка, голубица
Померанцевых садов,
Что так пристально ты смотришь
Вдаль от наших берегов?

Всё на море голубое
Да на резвые ладьи, —
Уж не рвутся ли на волю
Думы праздные твои?

Поцелуй меня: ты знаешь,
Я ревную иногда…»
— «Милый, я хочу в Неаполь;
Повези меня туда».

«Что в Неаполе, мой идол!
Там обычный скучный свет;
Много стуку, много блеску,
Для любви ж и места нет.

А под тихой нашей сенью
Всё к согласию манит.
Даже в листьях голос неги
Сердцу внятно говорит».

«Милый, милый! здесь пустыня,
Там же светлый пир людей;
Там забавы, там уборы,
Вечный праздник для очей.

Там по улице Толедской
Мы вдвоем пойдем гулять,
Пред народом ленты, цепи
Отмечать и выбирать…»

«Сорентинка, голубица
Померанцевых садов,
Больно мне твое признанье.
Едем в город — я готов.

Но, в узорны ленты, цепи,
Как Мадонна, убрана,
Знай — под свой навес зеленый
Ты воротишься одна.

Там, где сердцу счастье снилось,
Не хочу припоминать,
Что любовь и сельской девы
Откупная благодать».

За прихоть женского тщеславья,
За резвый бред души младой,
В безумном гневе, тень бесславья
Набросил я на идол мой.

И думал: «Нет! мечты послушной
За нею вслед не повлачу:
Я не хочу любви бездушной,
Корыстных благ я не хочу».

Но как же грудь моя забилась,
Когда внезапною грозой
Она, прелестница, явилась
В слезах и в блеске предо мной!

Когда небесные все силы
Призвала, дни свои кляня,
И застонала: «Милый, милый,
Ужель разлюбишь ты меня!»

В одно мгновенье гнев и пени —
Всё разлетелося как дым,—
И вот уж вновь в зеленой сени,
Сплетясь руками, мы сидим.

Глядим на море, где трепещут
Заката яркие струи,
И наши взоры так же блещут
Златыми искрами любви.

Неаполь, прощай! О, недолго мой взор
Красою твоей любовался,
Отливами дивными моря и гор,
Лазурью небес упивался!
Как изгнанный дух, покидая свой рай,
С тобой расстаюсь я, Неаполь. Прощай!

Прощай, голубой, полнозвучный залив,
Живая Неаполя лира!
В час ночи, когда твой немолчный призыв
Носился по безднам эфира,
Гремучий и жалобный, вещий без слов,—
Мне мнилось: то голос отживших веков.

И ты, мой любимец, надводный чертог,
Ты, замок плавучий Капрея,
Прощай! Кто прекрасного чувство сберег,
Тот, в сердце твой образ лелея,
Его сохранит до заката мечты,
Как милые милого друга черты.

А вот и Везувия грозный панаш,
Как облако, к небу восходит.
Привет тебе, старец, недремлющий страж!
Очей с тебя странник не сводит
И мыслит, тобою любуясь: «Вот он,
Кем древнего мира обломок спасен!»

Прощайте, балконов зелены шатры,
Садов благовонные своды,
Звон музыки, песни, ночные пиры,
Разгул нищеты и свободы, —
И ты, сорентинка, цвет юга златой,
Поэзии Тасса отрывок живой!

Край солнца, чудес вечно юных страна,
Где создал Эдем свой Виргилий!
На лаве твоей жизнь, как чаша, полна
Без грубых забот и усилий;
Душа, упоенная внешней красой,
Ликует и пищи не хочет иной.