Дмитрий Дашков - Поэты 1820–1830-х годов. Том 1

Так скоро? Подождем:
Теперь уж нас не вымочит дождем.

Нет, нет, и без того я много запоздала.
Мне матушка накрепко приказала
Вернуться засветло домой.

Но солнышко еще высоко над горой —
Далёко ли дойти? Побудь, побудь со мной
Хотя один часочек!
Дай мне обнять себя, поцеловать разочек!

Ты неотвязчив стал:
Еще ли не довольно?
Ну что за поцелуи? полно!

Но если я тебя в пещере целовал
Сто раз, без спросу, добровольно,
Так почему ж теперь…

В пещере, в темноте —
Совсем другое дело!
А здесь светло; притом же мы на высоте:
Что, если?.. сердце обомлело!..
Мне стыдно без того в глаза тебе смотреть.

Послушай: говорить ли дома,
Что я с тобой, и где, и как,
Скрывалась от дождя и грома?

Да почему ж не так?
И что худого тут? Нет, лгать я не умею.

И даже скажешь то, как целовалась ты?
С твоей болтливостью не долго до беды!

О, я не так проста, я очень разумею,
Что этого нельзя сказать!
А также и того от матушки скрывать,
Что я случайно здесь с тобою повстречалась;
Что нас застигнул дождь; где скрылись от него;
Как грому, молнии я в темноте боялась,
Как я к груди твоей от страху прижималась…

Нет, нет, прошу тебя, не говори того!
Нас побранят, видаться нам закажут.

Как недогадлив ты! Тебе ж спасибо скажут
За то, что в этот раз не покидал меня:
Ведь не могла ж бы я
Пробыть одна в такой пещере страшной, дикой.
Не бойся, Коридон; мне ль зла тебе желать?

Насилу удалось ему растолковать,
Что россказни ее ей будут же уликой.
Филлида речь его, казалось, поняла,
Быть молчаливой обещалась;
Но лишь домой пришла,
Лишь стали спрашивать — в минуту проболталась.
И лучше сделала: заботливая мать
Хоть пожурила дочь, однако ж догадалась,
Что мужа незачем другого ей искать.

Разметавшися небрежно
Под ореховым кустом,
В час полдневный почивала
Сладким Амарила сном.
Недалёко прилунилось
Коридону проходить.
Он давно любил пастушку
И умел любимым быть;
Но любовь сердец невинных
Молчалива и робка:
Та украдкой страсть питала,
Тот вздыхал исподтишка.
Коридон остановился,
Робко посмотрел вокруг
И на цыпочках прокрался
К Амариле через луг.
Драгоценные минуты!
Он дерзает в первый раз
Так рассматривать пастушку,
И отвесть не может глаз:
Видит грудь полуоткрыту,
Стан, достойный Аонид,
Перлов ряд под розой — пламень
Разгоревшихся ланит.
И невольно опустился
На колени Коридон;
Свет в очах его затмился,
Сердце замерло — и он…
Жарким, страстным поцелуем
Амарилу разбудил;
Лишь взглянула — вмиг закрылась;
Своевольник отскочил
И, потупя робко взоры,
Ждал упреков за вину;
Но пастушка, ни полслова
Не промолвивши ему,
Быстро скрылась в чаще леса.
Грустен шел пастух домой.
«Что я сделал, неразумный? —
Говорил он сам с собой. —
Как теперь я с нею встречусь,
Как взгляну, заговорю?
Рассердилась! и за дело!
Попустому растворю
Завтра с солнечным восходом
В шалаше моем окно:
В хижине у Амарилы
Не растворится оно!
Понапрасну заиграю
На свирели вечерком:
Милая не будет больше
Вторить нежным голоском!
А потом и перестанет
Пастушка́ совсем любить.
Ах, зачем бы мне без спросу
С ней так дерзко поступить?»

Коридон и не ошибся:
Добрый прежде знак — окно —
Три дни запертым стояло;
Но в четвертый вновь оно
Растворилось понемножку;
В тот же самый вечерок
Амарилин соловьиный
Вновь раздался голосок;
А потом, через неделю,
Встретясь как-то с пастушком
У Амурова кумира,
Молвила ему тишком,
Что уж больше не сердита,
И просила пособить
Жертвенник малютки-бога
Вязью миртовой обвить.

Прекраснейшим утром, зимою,
Сидел Палемон в шалаше под окном,—
Дрова, запасенны порою,
Пылали в горнушке трескучим огнем.
Он стужи в тепле не боялся,
С улыбкою в поле свой взор простирал,
Картиной зимы любовался
И в мыслях возврата весны не желал.
«О, сколь ты, природа, прекрасна!
Ничто не изменит твоей красоты:
Гроза ли пылает ужасна,
Ревут ли Бореи, цветут ли цветы —
Всегда ты, во всем совершенна!
Как блещет равнина, сквозь легкий туман
Дрожащим лучом озаренна!
Какой беспредельный снегов океан!..
Там дубы стоят обнаженны,
На ветвях их иней пушистый навис;
Там ели мелькают зелены,
Местами чернеет густой кипарис.
Поля и луга опустели;
Не видно на паствах гуляющих стад;
Замолкли пастушьи свирели,
И певчие птички нахохлясь сидят.
Один лишь снигирь краснобокий,
Чирикая, скачет по гибким кустам;
Лишь слышен глухой и далекий
Стук сильных ударов цепа по гумнам;
Лишь изредка снежной равниной
С дровами ленивый протащится вол».
Старик помешал хворостиной
В горнушке и снова к окну подошел.
«Зима и моя наступила:
Рассыпался иней на черных кудрях;
Оставила прежняя сила;
Погаснул румянец, игравший в щеках!
Но ах! сожалеть ли о красной
Дней юных промчавшейся быстро весне?
Кто младость провел не напрасно,
Тот с ней потерял заблужденья одне.
Кто был добродетели верен,
Полезен семейству и ближним своим,
Тот должен быть твердо уверен,
Что вечно пребудет минувшее с ним!
Когда я о нем вспоминаю,
Мне кажется, будто какого-нибудь
Старинного друга встречаю
Иль вижу цветами усыпанный путь!
К тому же на что поменяюсь
Любовью всеобщей моих земляков,
Которой теперь наслаждаюсь,
Достигнувши честно седых волосов?
Что может иное сравниться
С отрадой примерных детей воспитать,
Счастливым успехом гордиться,
Награду в невинных их взорах читать?
Подобно как снова весною
Природа получит свою красоту,
Так жизнью моей молодою
Я в милом Дамете моем расцвету!»