Дмитрий Дашков - Поэты 1820–1830-х годов. Том 1

Так пел певец. В его душе лежала
Неодолимая тоска,
И на струнах его рука
Немела и дрожала;
И року буйственный укор
Изображал певца унылый взор.

Он вам завидовал, вам, падшие на брани!
Вам, мстители за край своих отцов!
За иго рабское, за дани —
Благодеянья пришлецов.

И взор его воспламененный
По хо́лмам дальным пробежал;
Он струнам арфы вдохновенной
Восторг душевный передал:

«Ко мне из мрачного Аида!
Нам вождь — и мщенье, и обида,
И стон друзей, и слезы жен,
И угнетенных слабый ропот,
И победивших наглый хохот,
И наших дев позорный плен.
Пусть бурной непогодой веет
Ваш дух во вражеских рядах;
Пусть бегство стыд напечатлеет
На их бесславных знаменах!
Тогда, певец побед и чести,
На их разбросанных костях
Прославлю дух правдивой мести;
Родится жизнь в моих струнах,
И голос барда, голос смелый,
Из края в край промчит молва,
И незабвенные слова
Услышат дальние пределы».

Потухнул день, замолк певец,
Восторженный великой думой;
Казалось, взор его угрюмый
Искал страдальческий венец;
Он вызывал погибших к битве новой,
Но вкруг него сон мертвый повевал,
И тщетно глас его суровый
О славе мертвым напевал [181] Отрывок сей взят из одного старинного испанского романа, содержание которого относится ко времени владычества мавров в Испании. .

«Тяжка мне, страдалец, кручина твоя,
Приятно помочь в огорченье,—
Но помни три слова, в них тайна моя:
Надежда, готовность, терпенье.
Без них ты собьешься с дороги в степи
И цели твоей не достигнешь,
Иль в мрачной темнице, на тяжкой цепи,
Печальною жертвой погибнешь.
Уж многих я видел в дремучих лесах,
Все мчались к таинственной цели;
Но скоро их обнял и трепет и страх,
И кости гостей забелели».
И путник-страдалец свой крест лобызал,
И дальше пустился в дорогу;
Он помнил три слова, их старец сказал,
Три слова, приятные богу.
И путник сокрылся в туманной дали;
Три слова — и в прах привиденье,
И к цели желанной его довели
Надежда, готовность, терпенье.

Ненавистное светило
Скрылось дальнею горой.
Мне приятен мрак ночной;
Широко расправлю крила,
Пролечу между дерев, —
Пусть услышат мой напев
Над пустынною могилой.

Как хорош совы напев
Над пустынною могилой!

Черен, как душа злодея,
В час полночи встрепенусь,
Выше леса подымусь;
С длинных крыльев хладом вея,
Рассеку ночную тьму,
Сяду, крикну на дому
Беззаботного злодея;
Пусть вздрогнёт он: житель скал,
Черный ворон прокричал.

Горе, горе! житель скал,
Черный ворон прокричал!

Разве лес обширный тесен?
Не мягка у нас трава?
Разве петь не могут песен
Черный ворон и сова?

Разве лес обширный тесен?
Не мягка у нас трава?
Разве петь не можем песен
Мы, и ворон и сова?

Умолкните, питомцы мглы!
Иль быстрый, как полет стрелы,
Взовьюсь под громовые тучи,
Бедой над вами поплыву,
Сожму в когтях моих сову
И на зеленую траву
Посыплю пух ее летучий.

На радость нам дается ночь:
Орел, не улетим мы прочь
До поздней, темной полуночи.

Молчи, искатель темноты!
Я дерзко устремляю очи
К светилу горней высоты;
На тучах гнезда я свиваю,
В раскатах грома я пою,
Браздой перуна обвиваю
Главу бесстрашную мою;
В заре купаюсь, и свободный
В степях надоблачных парю;
Так замолчи же, ворон черный,
Иль кровью перья обагрю.

В заре купается орел,
Он вьет гнездо в громовой туче,
Ему венок перун всежгучий,
И свод небес его удел;
Исчадья ночи, дети тьмы,
Перед орлом замолкнем мы.
(Улетают.)

О, где мой рай, где светлые подруги,
Сотканные из радужных лучей?
Сладка их жизнь, и сладки их досуги!
Легче легких мотыльков,
Эльфы вьются над поляной,
Исчезают в вышине,
И в лучах зари румяной
Дружно резвятся оне.
Пища эльф — дыханье розы;
Их одежда — травки тень;
На листке Авроры слезы —
Их купальня в жаркий день.
Резвитесь вы! мне не резвиться с вами:
Тяжелая лежит на мне вина;
Хочу взмахнуть эфирными крылами,
Хочу лететь и слиться с облаками,
Но на землю влечет меня она!