И на фоне талантливого ёрничества – вдруг снова пафос, причем прямой и праведный, будто пожилой лицедей, переводя дух в гримерной, нехотя вправляет мозги нахальному молокососу:
И не рассказывай мне басни
Про то, что не было прекрасней
Страны, чем твой СССР.
Я сед, а ты, приятель, – сер.
А эти выстраданные строки, в свой черед, сменяются гэгами, безотказными, как вид надутого жлоба, севшего мимо стула, когда разбирает – нет, даже не интеллигентный смех, а какой-то неприличный утробный.
Спасибо Игорю Иртеньеву за весь этот балаган!
Страна моя идет ко дну
Со мною заодно,
А мне обидно за страну
И боязно за дно.
Пришли такие времена,
Что мне подсказывает разум:
«Товарищ, верь, придет хана
И всех накроет медным тазом».
Конец истории грядет,
Пускай слегка ошиблись майя,
Того гляди она придет,
На обе левые хромая.
Она придет, уж ты поверь,
В наш мир, безумием объятый,
И постучит сурово в дверь,
Как у того глухого в Пятой.
И ты взметнешься с ложа вдруг,
Пугая домочадцев сонных,
И выскочишь на страшный стук
В одних сиреневых кальсонах.
И двери настежь распахнешь,
Но не увидишь никого там
И до рассвета не уснешь,
Холодным обливаясь потом.
Пусть жизнь твоя пустым-пуста,
Пусть бога нет, а люди – звери
Но, услыхав «та-та-та-та»,
Молю, не приближайся к двери!
«Ты слышишь, скребется заря у ворот…»
Ты слышишь, скребется заря у ворот,
Хорош уже мять простыню.
Вставай, поднимайся, безвольный урод,
Навстречу грядущему дню.
Фабричный гудок протрубил за окном,
Говяд пробудились стада,
Вставай же – пусть даже в исподнем одном.
На подвиг борьбы и труда.
Довольно давить безмятежно клопа
В объятиях сладкого сна,
Ты ж нации совесть сегодня, n’est-ce pas? [1]
С тобой лишь воспрянет она.
На то тебе лиру Господь и вручал,
Чтоб ты ей рассеивал мрак.
Уж трижды петух за окном прокричал
И свистнул четырежды рак.
Собрав по сусекам былой креатив,
Вставай, разрази тебя гром,
Вселенского зла выходи супротив
В обнимку с вселенским добром.
Пока твой густой, переливчатый храп
Разносится мирно окрест,
Борзеет тиран, сатанеет сатрап,
Невинность влекут под арест.
Но ржет у крыльца в неизменном пальто
Твой конь, благородный Пегас,
Ведь если не вы, то считай и никто,
Одна лишь надежда – на вас.
Все уже правовая база,
Все шире беспредела тьма –
И это не пустая фраза,
Но вывод здравого ума.
Пока не все еще прикрыли,
Не все прихлопнули пока,
Хватай, товарищ, в руки крылья
И дуй отсюда в облака.
Последняя заря, алея,
Последний предвещает день.
Так что оденься потеплее –
Пальто и валенки надень.
Там, в облаках, с питаньем скудно,
Комфорта не было и нет,
Зато торжественно и чудно,
Как нам указывал поэт.
Пусть знают злобные уроды,
Забывшие про стыд и честь,
Остатки жалкие свободы
У нас еще в запасе есть.
И до конца он не истает,
Тот стратегический запас,
Пока бессмысленно летает
Последний из немногих нас.
«Я верю – поздно или рано…»
Я верю – поздно или рано
Наступит он, желанный час,
Когда, повергнув власть тирана,
Воспрянет креативный класс.
Когда у гробового входа
С табличкой «enter» на стене
Нас примет радостно свобода
И удивится: «вы ко мне?».
Жизнь и так-то не пастила,
Даже близко,
Так еще коза померла,
Звали Лизка.
Брык с копыт – и вся недолга,
Стоп машина,
А ведь были у ней рога
В два аршина [2].
Отошла, аккурат, в обед,
В полвторого,
Пусть была ты, Элизабет,
Не корова,
Не звучала, как человек,
Столь же гордо,
Не забыть мне твою вовек
Козью морду.
Хоть всего-то ты и коза,
Нету спора,
Но такие встречу глаза,
Я не скоро.
Молока с тебя, как с козла,
Меньше даже,
Но не просто пятном была
Ты в пейзаже.
Пусть твердят, что я зоофил,
Враки это,
Как сестру я тебя любил,
Лизавета.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу