Евгений Евтушенко: Не теряйте отчаянья. Новая книга. Стихи 2014–2015 гг.

Что больше – «за что?» или «кто?».
Всех надо найти – кто убийцы
двух Кеннеди, надо добиться,
чтоб вскрылись все «кто?» и «за что?».

Я, в общем-то, немолода.
мне было уж тридцать четыре.
В любви не везло мне всегда
и вдруг повезло в этом мире.

Нашла сразу столько детей,
как будто родив их всех сразу,
в семье обретенной своей,
взрастила их новую расу.

В ней Кремль дому Белому друг,
и сдерживают свой норов,
и нету националюг,
гулагов и голодоморов.

А смирной OK’еевки
из нашей Макеевки
не выйдет. Не взять на испуг.

И здесь в гарри-поттерском сне
любая девчушка и мальчик
в подарок придумали мне
украинско-русское «Мамчик!».

Над Эльбой солдатский костер
пора разводить, ветераны.
В правительства – медсестер
пускай приглашают все страны.

Война – это мнимый доход.
Жизнь – высшая ценность святая
и станций Зима, и Дакот,
Макеевки и Китая.

Политики – дети любви,
про это забывшие дети.
Политика, останови
все войны в нам данном столетьи!

Что мертвым – молчать да молчать?
Не хочет никто быть забытым.
Но дайте хоть нам домечтать,
ни за што ни про што убитым!

Низачтошеньки, никогдашеньки
не забуду я никогда
третьеклассницы Рютиной Дашеньки,
самой первой сказавшей мне «Да».
Я спросил не по имени-отчеству,
а совсем по-простецки:
«Даш,
силы нету, как есть мне хочется…
Ты чего-нибудь мне не дашь?!»
«Да…» – она засмеялась, ответствуя,
протянув, чтоб кусать на двоих
угощение великосветское,
так что зубы сломал я, –
жмых.
У кого была в жизни вишенка
с твердой косточкою любви.
У меня была Дашина жмышинка –
так стихи начинались мои…

Золота была косынька,
заплетуща така,
словно солнца полосынька, –
ни седа волоска.
Стала пнем бывша сосенка,
а была высока.
Вновь не вырастет косынька
из седа волоска.

В истории бессвязность мнима.
Когда ее перелистнешь,
есть множество падений Рима
и вавилонских башен тож.

Пизанской башней будь. Порадуй
тем, что вот-вот, вот-вот, вот-вот,
но все же главное – не падай,
вдруг интерес к тебе падет.

Христом не стал? Не стань подобным
Иуде… Руки предъяви,
что не в крови, а падай добрым
и никого не придави.

Жизнь тащу я, как ношеньку
тяжеленнейшую.
Проведи со мной ноченьку,
сгладь с меня чешую.

Ты не радость – хворобушка.
Я у цели, да вот
все прошу, недотрогушка,
хоть один целовок!

А ведь сникшей, усталенькой,
с горем наедине,
ты ведь бабушкой старенькой
так вздохнешь обо мне…

Не только в государственной машине,
а в нас, которых Воланд подзавлек
той страстью, чтоб квартиры бы пошире,
из душ какой-то выпал шпинделек.

Он что-то еще сдерживал маленько,
а отвалился… Удержу нам нет
от жадности, как злобного молебна,
на этой самой лучшей из планет.

Тот шпинделек был наш ограничитель.
Его давно нам разыскать пора, –
он крохотный, но все-таки учитель,
что жадность не доводит до добра.

Мы распоясались до ух ты, ах ты,
аж до такой купецкой широты,
что даже не влезают наши яхты
в иные европейские порты.

Давайте в себя пристальней вглядимся.
Мне, скажем, чуждо слово «господин»,
и вместо хвастовства всепобедимства
свое холопство сам я победил.

Моей победе, как девчонке в мае,
я во дворе черемухи нарвал
и, с краю пачки «гвоздиков» ломая,
их у Кремля безногим раздавал.

Нам не нужны ни Грозный, ни Малюта.
Я чувствую, что где-то недалек
тот умненький-разумненький малютка –
такой необходимый шпинделек.

Со всем, что фашизмом пахнет,
согласия не подпишу.
Работа поэта – из пахот.
Я в странах всех сразу пашу.

Меня интернетные «фобы»,
под дых норовя сапогом,
способные только для злобы,
считают России врагом.