Елена Яворская - Заскоки Пегаса (сборник)

Сизорыльский новаторски сместил кульминацию спектакля с финальной дуэли к сцене на кладбище. На протяжении всей сцены неослабевающее внимание зрителей приковывал к себе Йорик в исполнении Ю. Черепанова. Органично вписался в эту сцену и кордебалет весёлых могильщиков.

Не разочаровали и Гамлет с Офелией. Какой драматизм! Какой накал страстей! Он в страстном порыве бросается к ней, спотыкается о резной столик на авансцене, со столика падает массивный кованый канделябр… Зрители первых рядов вжимаются в кресла, в амфитеатре испуганно икает небезызвестный Р., знаток и завсегдатай, для которого театр начинается даже не с вешалки, нет – сразу с буфета. Но герой-любовник, демонстрируя чудеса эквилибристики, ловит канделябр у самого пола, не прерывая прочувствованного монолога! Зал рукоплещет. Овации сотрясают своды.

Следует упомянуть, что премьера спектакля была приурочена к 50-летию творческой деятельности патриарха нашей сцены и закулисья Г.Г. Сизорыльского.

Обычно рецензенты отмечают дерзкое новаторство Генриха Гаврииловича в преобразовании драму в фарс. Да, это, безусловно, смелая и новаторская художественная задача для режиссера. Но, увы, прием этот безнадежно устарел, есть в нем что-то, как бы выразиться, наивно-провинциальное, что ли? Мы же способны играть по-столичному, неклассично, современно. А в столицах нынче, милостивые государыни и государи, хорошим тоном считается на сцене обнажаться. В этом есть нечто возвышенно-символическое: обнажая тело, актер и душу свою как бы обнажает перед зрителем. Действие, диалог, мимика становятся второстепенными. Актёр бросает к своим ногам лживое тряпье ограничений, условностей, предрассудков. Между актёром и зрителем больше нет преград и тайн… Всё! Катарсис!

Я. Партер-Амфитеатров

Цыплёнок – тот самый, ну, жареный-пареный –

вдруг вымахал – жареным стал петухом.

А думали: сядем с дружком да стопариком,

пичугу сожрем да покатим во Льгов,

подальше от всякой мудреной политики,

поближе к родне, так сказать, от сохи,

захватим в дорогу «Столичной» поллитрика…

Да вот разлетались в ночи петухи.

Повеяло жутью…

Эх, кабы мы в бархате,

в желудке – коньяк, на губах – шоколад…

А так – что анархия, что олигархи те –

плевать нам на все, чем газеты пестрят!

Хотели – к природе, без всякой там зауми,

без блажи в башке, но с блаженством в душе…

Петух – в небесах, на крутом вираже,

а мы на земле перепугано замерли.

Повеяло жутью, повеяло бедами.

Ну да, проморгали. А кто без греха?

Давно ли цыпленком он был табака?..

Не знали…

Не ведали…

Не пообедали…

На окраине Диканьки

Мы сидели возле баньки.

Мы – ну то есть я и Данька,

Замечательный дружок.

На скатёрочке – таранка,

Две ватрушки и баранка,

Хлеба черного буханка…

Ну, давай на посошок!

На окраине державы

Пили мы – о век! о нравы! –

Всё горилку, не какао.

Вот – краюшка, вот – рукав.

Занюхнём – да не заплачем,

Эх, задача – незадача!

Эх, удача – неудача!..

Слушай, Данька, ты не прав!..

На окраине вселенной

Мы вещали вдохновенно.

Данька хлопнул по колену –

Содрогнулся старый хлев.

Эх, таранка! Эх, баранка!

Данька, слушай, ты же – Данко!..

А Маруська-басурманка

Всё бранится, обнаглев.

Ей, Маруське, и не светит

Осознать проблемы эти.

У неё по лавкам дети,

Бабка старая и кот.

А в хлеву – свинья и боров.

У Маруськи скверный норов:

«Эй, домой! Без разговоров!»

Ну, пойдём. А то прибьёт…

Вот непруха так непруха!

Расходилась, чтоб тя в ухо!

Даньке-то она – сеструха,

Ну а мне – ох-ох – жена!..

Повздыхали, поворчали:

Как же бабы измельчали!

Ей бы наши, Дань, печали!..

Эх, не знать ей бодуна!

Помяну добрым словом

Я заморские страны:

Ежедневно готова

Есть на завтрак бананы.

И теперь, без обмана,

В этом деле я профи:

Запиваю бананы

Свежесваренным кофе.

Не желудку в угоду –

Ради мысли высокой

Пью в обед я не воду,

А ликеры и соки.

Нет причины для спора,

Есть страшнее пороки:

Душу греют ликеры,

Тело радуют соки.

Вечер зол и простужен.

Только счастья основа –

Мой тропический ужин,