Владимир Лифшиц - Избранные стихи

На уставших и крепко уснувших солдат.
Как они непохоже, по-разному спят.

Этот спит, усмехаясь чему-то во сне.
Этот спит, прижимаясь к далекой жене.

Этот спит, не закрыв затуманенных глаз,
Будто спать-то он спит, но и смотрит на вас.

Эти двое из Глазго храпят в унисон.
Этот сыплет проклятья кому-то сквозь сон.

А у этого сны, как подснежник, чисты.
Он — ладонь под щекой — так доверчиво спит,
Как другие не спят. Как спала только ты.
Он, я думаю, первым и будет убит.

Что ночлежка, что казарма, что тюрьма
Те же койки, так же кормят задарма.

На дно мне, ребята, идти неохота,
Для этого служит морская пехота.

Так много разных было дел, —
Всегда везде одни изъяны, —
Что он, бедняга, не успел
Произойти от обезьяны.

Нет, Сэр, я отрицаю начисто,
Что я — солдат плохого качества,
Поскольку энное количество
Есть хуже у Его Величества.

И если друзья, со слезами во взорах,
Меня закопают на том берегу,
Жалею девчонок — тех самых, которых
Обнять никогда не смогу.

Что ж, наверно, есть резон.
В том, чтоб был солдат унижен.
Первым делом я пострижен
Под машинку, как газон.

На меня орет капрал,
Бабий голос гнусно тонок:
Чтобы я подох, подонок,
Мне желает мой капрал.

А теперь я расскажу,
Как мы дрогли у причала.
Сыпал дождик, и качало
Самоходную баржу.

И бригадный генерал,
Глядя, как идет посадка:
— Нет порядка, нет порядка, —
С наслажденьем повторял.

Ей сказали: мэм, нельзя…
Мэм, вы зря пришли сегодня…
Я, как все, шагал по сходням,
Оступаясь и скользя.

Я узнал тебя, узнал,
Но не мог сойти со сходен,
Надо мной, как гнев господен,
С бабьим голосом капрал.

Мать сына провожает на войну,
Ему пуловер вяжет шерстяной.
Носи его, сынок, не простудись,
В окопах очень сыро, говорят…
Ей кажется:
Окопы — это дом,
Но только неуютный, — ведь война.
Шерсть удалось достать с большим трудом,
В Берлине стала редкостью она.
Пуловер сын недолго проносил.
Теперь меня он греет, — ведь война.
Он грубой вязки.
Серо-голубой.
И дырка в нем от пули не видна.

Сижу в кафе, отпущен на денек
С передовой, где плоть моя томилась,
И мне, сказать по правде, невдомек —
Чем я снискал судьбы такую милость.

Играет под сурдинку местный джаз.
Солдатские притопывают ноги.
Как вдруг — сигнал сирены, свет погас,
И все в подвал уходят по тревоге.

А мы с тобой крадемся на чердак,
Я достаю карманный свой фонарик,
Скрипит ступенька, пылью пахнет мрак,
И по стропилам пляшет желтый шарик.

Ты в чем-то мне клянешься горячо.
Мне все равно — грешна ты иль безгрешна.
Я глажу полудетское плечо.
Целую губы жадно и поспешно.

Я в Англию тебя не увезу.
Во Франции меня ты не оставишь.
Отбой тревоги. Снова мы внизу.
Все тот же блюз опять слетает с клавиш.

Хозяйка понимающе глядит.
Мы с коньяком заказываем кофе.
И вертится планета и летит
К своей неотвратимой катастрофе.

Ах как нам было весело,
Когда швырять нас начало!
Жизнь ничего не весила,
Смерть ничего не значила.
Нас оставалось пятеро
В промозглом блиндаже.
Командованье спятило.
И драпало уже.
Мы из консервной банки
По кругу пили виски,
Уничтожали бланки,
Приказы, карты, списки,
И, отдаленный слыша бой,
Я — жалкий раб господен —
Впервые был самим собой,
Впервые был свободен!
Я был свободен, видит бог,
От всех сомнений и тревог,
Меня поймавших в сети,
Я был свободен, черт возьми,
От вашей суетной возни
И от всего на свете!..
Я позабуду мокрый лес,
И тот рассвет, — он был белес, —
И как средь призрачных стволов
Текло людское месиво,
Но не забуду никогда,
Как мы срывали провода,
Как в блиндаже приказы жгли,
Как все крушили, что могли,
И как нам было весело!