Николай Власов-Окский - Цветной шатер

А внизу, на широком просторе,
Расплеснулся, прорвав рубежи,
С небесами раздольностью споря,
Океан вызревающей ржи.

И бежит полевая дорога,
Извиваясь во ржи, как змея.
Бровью черной, нахмуренной строго,
Пролегает в траве колея.

А на стрежень плывет с горизонта
Желтый челн, разливающий свет.
Как богат под лазоревым зонтом
В волнах ржи бездомовый поэт!

Мотылечки — мотыльки,
Белые, пушистые,
Сверху падают, кружась,
На поля иглистые.

Распростились в вышине
Со своими гнездами
И спускаются они
Маленькими звездами.

Что влечет их в дальний путь?
Иль на них гонения,
Что покинули они
Горние селения?

Разлюбили-ли они
Выси поднебесные?
Иль пленяют мотыльков
Дали неизвестные?

И летят, летят, кружась,
На-земь, онемелые,
Неземные мотыльки
Серебристо-белые.

Моей дочурке Галеньке
Лишь пятая весна.
Сижу я с нею в спаленке
У светлого окна.

— Смотри, смотри в окошечко:
На небе, как в лугах,
Идет неспешно кошечка
С сережками в ушах.

Смотри, она повесила
Свой хвостик на траву! —
Кричит дочурка весело
И грезит на-яву.

А там вон словно уточка
Купается в пруде.
И рыбка ловит удочку
В голубенькой воде.

Нельзя-ли, папа, Галечке
Туда-же: над леском
На розовой мочалочке
Качаться мотыльком?

Весною с радостью Буренка:
Однажды утром, на заре,
Родила желтого теленка,
Желанного в родном дворе.

И удался телок на-диво:
Красив и легок на бегу.
Как радостно он и игриво
Потом резвился на лугу!

Угонят мать с другими в стадо,
А он, привязанный за пень,
За частокольною оградой
Гуляет весело весь день.

Порой бывает и неловко:
Хотя меж ним и пнем длинна,
Мягка пеньковая веревка,
Но все-же шею трет она.

Зато как шолков луг зеленый,
Как лакома его трава!
И шепчут ласковые клены
Телку веселые слова.

А в высоте, над головою,
С утра до ночи, без дорог
Блуждает тихою стопою
Другой восторженный телок.

Растет Буренкина отрада.
Ей жизнь привольна и легка.
Теперь с ней вместе гонят в стадо
И золотистого телка.

Бежит он легкою походкой
И не оглянется назад.
И смотрят радостно и кротко
На шелк лугов его глаза.

А в высоте, слегка покатой,
Другой, такой-же золотой,
Телок гуляет до заката
По луговине голубой.

Дохнул сентябрь. Под небесами,
Порой спускаясь до земли,
Плывут с седыми парусами
Намокнувшие корабли.

С полей и рощ взмывают птицы,
Сплочаются при вожаке.
И длинные их вереницы
Скользят и тают вдалеке.

А лес, недавно величавый,
Склонился скорбно головой
И плачет, горько плачет ржавой
И грязноватою слезой.

И вот услышала Буренка
В хлеве решенье мужика:
— Зарезать следует теленка.
Не нужно в зиму нам быка. —

И загрустила горемыка
И лижет детище свое.
А он, наивный, лишь помыкал,
Не разгадав тоски ее.

Пришел октябрь. Поля, дубровы
И луг и кровли в серебре.
Чуть свет, увидела корова
Чужого парня на дворе.

Хозяин снял с гвоздя веревку
И, позамешкавшись слегка,
Аркан накинул и неловко
В ворота поволок телка.

Метнулась к выходу Буренка
И замычала на бегу.
Увы! Веселого теленка
Не видеть больше на лугу!

Когда вошел хозяин снова,
Краснел топор в его руке.
И горько плакала корова
О золотом своем телке.

На низких лапках, темнобурый,
С глазами острыми, как сталь,
Присел под кустиком и вдаль
Глядит: не выбегут-ли куры
В малинник ягод пощипать?
Не видно. Сели куры спать.

Поводит хищник острым оком
И напрягает чуткий слух.
Темнеет. В пологе глубоком
В сетях запутался петух.
Ах, если-б крылья, без труда
Вскочил-бы хорь к нему туда!

Но там горят лампады ночи
И волки серые бредут.
Вперять в них ищущие очи
Напрасный безполезный труд.
Не для луны и звезд и зорь
Острил глаза удалый хорь.