Дана Сидерос - Ученик дурака (сборник)

Так-то они ничего, безвредные, вроде.
Ты говоришь «Привет, заходи».
Мы заходим.

Совсем измотался,
продрог – неважно одет.
Ноги гудят, но надо идти. Идёт.

Пробрался на склад. Вдруг кто-то его найдёт?
Заходит в тупик, на стенке надпись:
ПРИВЕТ!

ТЕБЯ ЗОВУТ АЛЕКСЕЙ,
ТЕБЕ 90 ЛЕТ.
ВСПОМИНАЙ ДАВАЙ, ИДИОТ.
ТЫ ДАВНО УЖЕ НЕ СОЛДАТ. ТЫ ОТЕЦ И ДЕД.

У ТЕБЯ БОЛЬШАЯ СЕМЬЯ – ЦЕЛЫЙ КЛАН.
ЗДЕСЬ ТВОЙ ДОМ: ОТЫЩИ, ГДЕ ЧТО.
ПРИЛАГАЮ ПЛАН.

Изучает схему,
«Алексей», твердит, «Алексей».
«Если клан, то куда, скажи,
подевались все?»

Входит в кухню, везде таблички:

ЛОЖКИ, КРУЖКИ
САХАР, КРАХМАЛ
НЕ ВКЛЮЧАЙ ПЛИТУ –
В ПРОШЛЫЙ РАЗ ЕДВА НЕ ВЗОРВАЛ!
В спальне:
ВЫПЕЙ ТАБЛЕТКУ НА НОЧЬ
ТВОЙ ДИВАН и ПОЛЕЙ ЦВЕТЫ.

В коридоре:
В СОРТИР – НАЛЕВО,
ЧЕГО ЗАСТЫЛ?

Вспоминает. Смеётся.
Тихо идёт к столу.
Пишет:
ВНУЧКА – АНЮТА
ВРАЧ – ИДИОТ И ПЛУТ.

Мажет клеем обои, лепит оба листка:
кривовато висят, но видно издалека.

Устал.
Прилег под столом,
на половиках.
«На складе искать не будут,
посплю чутка».

Говорит старуха старухе:
приходи хоронить меня.
Точной даты пока не знаю,
где-то на днях.
Говорит старуха старухе:
я устала, я не пойду.
Ты куда спешишь?
Давай не в этом году?

Говорит старуха старухе:
будут суп, блины и кутья.
Где ещё ты таких, скажи,
отведаешь яств?
Говорит старуха старухе:
далеко до тебя, кума.
Я, пока доползу,
пожалуй, помру сама.

Говорит старуха старухе:
ну и к черту тебя, карга!
И бросает трубку.
Проще в гости зазвать врага…
И стоит у окна,
и дышит,
гладит пальцем морщины рам,
и решает пока
и вправду
не умирать.

Андроид Виталий
идет домой с техосмотра.
Электрик вывернул всё нутро,
человечья морда!
Виталий слышит в системном блоке
неровный стук.
Виталий злится,
подозревает брак.
Им пластилин доверять нельзя,
не то что металл.
Надо сходить, пусть поправит,
что он там
расшатал.

Виталий тянет неделю, другую:
то забыл, то аврал.
На третьей неделе его подбрасывает с утра,
едва включился,
ещё не чищен,
робот идёт
к ноутбуку, вбивает свой первый
нестройный код.

Три года спустя его издают
огромными тиражами.
Каждая пятая кофемолка
ему подражает.
Каждый десятый ксерокс
его не выносит.
Он почти не выходит из дома,
ржавеют оси,
заело восьмой шарнир,
скрипит и искрит внутри.
И не с кем,
а главное, незачем
говорить.

Виталию снятся кудрявые
белые

облака.
Ему присылают повестки в сервис.
Но он не идёт пока.

Купить газету,
запомнить город и день.
Смотреть, как плывут огни по черной воде,
как сложно губы уложены
у людей,
как много у них владений, идей и дел,
как много незащищенных и хрупких мест.

Проехали мост над рекой,
и теперь окрест
людские норы в кирпичной красной коре,
стволы без корней и ветвей, дающие крен.

Их новые ружья
могут разить наповал,
но в их очагах не тлеет полынь-трава,
никто не помнит обрядов,
не знает старого колдовства.
Поэтому тот, кто пришел за мной,
рисковал.

Он любил охоту, печенье из отрубей,
выращивал голубей, играл на трубе.
Он мог меня пощадить, но кто-то сказал
«Убей».
И вот я еду к нему домой.
То есть теперь – к себе.
В его жилище нет святого огня.
Верного пса, коня,
ножа в стене, что предупредит, звеня.

Его жена открывает мне дверь, обнимает меня.
Ей не хватит чутья
понять.

«Если хочешь со мной
каких-нибудь отношений,
не носи эту майку,
что непонятно тебе?
Сделай стрижку,
сними эти бабские бусы с шеи,
плеер вынь из ушей.
Кто у тебя там? Кобейн?
Не терплю его музыки, ненавижу рожу его,
выключи, и вообще убери.
Я люблю не жвачку со вкусом мороженого,
а мороженое со вкусом жвачки и джемом внутри.
Ты меня слышишь, Кирилл?
Тогда повтори».