Надежда Ладоньщикова - Угол отражения (сборник)

В окно смотрела ветка. Я
прониклась ветки песней тайной.
Меня вернул из забытья
звонок, звонок, звонок трамвайный.

Зачем? Я думать о своем,
влюбившись в лампу, долго буду.
О том, как мы осенним днем
ушли вдвоем в души Бермуды.

Глядит в Бермуды та звезда,
что в омут для чертей не светит,
живут в Бермудах иногда
мечты, и чувства, и столетья.

Вот вечер рано настает,
я ноги пледом укрываю.
Ветка неслышимо поет
звонкам, звонкам, звонкам трамвая.

Хоть пять томов симфоний напиши,
услышит ли в миру рожденный:
так любит не имеющий души –
восторженно и отрешено.

А может быть, внимая не спеша,
я постараюсь рассуждать иначе:
что любит так сама душа. Душа
не любит, не страдает и не плачет.

Мы не увидимся больше, Наташа.
Оставь мне на память что-нибудь наше.
что-нибудь самое-самое наше,
что-то давнишнее, что-то тогдашнее.
Не веришь, что мы не увидимся больше?
Ты вспомнишь, конечно, и в Вене, и в Польше,
Но, если вернешься, как только дашь руку,
увидишь, что мы потеряли друг друга.
Мне предстоит понимать долго
все, отчего сейчас вою волком.
пойму ли когда-нибудь твой тепловоз,
и запах, и звук пролетевших колес?
Оставь мне на память что-нибудь наше –
футляр для очков зеленый вчерашний.
А впрочем, не надо – что взято судьбой,
пускай навсегда уезжает с тобой.

Все призрачнее осень, день короче,
и вечер в листопадовой погоде
готовится к холодной, длинной ночи,
когда никто по улицам не ходит.

Приходит осень – стали мерзнуть уши.
Я ночью сяду к батарее греться.
Я ночью буду все пластинки слушать,
я слушать буду собственное сердце.

За всеми – боль. И никого не надо.
Здесь не поймет никто и не поможет.
Я ухожу от слова и от взгляда,
И тоже никого не вижу, тоже.

Все вянет, все уходит, все желтеет,
теплее люди стали одеваться.
Я фонарями полдуши согрею,
пока до дома буду добираться.

Вот магазин заснет, он весь из стекол,
и купол старой церкви глянет в тени.
О чем-то слишком уж от нас далеком
невымытые думают ступени.

Пересеклись дорожки, дремлют вроде.
На всем – большая лапа листопада.
За церковью трамвай бессонный бродит,
все засыпает, мерзнет – значит, надо?

Невольно начинаешь торопиться,
а ночь не ждет, хоть медленно приходит.
Троллейбус. Свет. В дорожных масках лица –
одно и то же и при любой погоде.

Как холодно. Зачем все стынет, стынет?
Ползет бездумно стрелка по запястью –
она не чувствует себя в пустыне,
она не знает, что такое счастье.

Как жаль, когда пришедшие в трамвае
единственные точные слова
мы навсегда внезапно забываем,
когда стола коснутся рукава.

И мимо в тишину уходят мысли,
когда у нас нет времени на них.
Их отпечатки бледные повисли
среди рельефных контуров живых.

Я знаю – ничего не исчезает.
Оно идет за нами по пятам.
Слова растают – пусть слова растают,
пускай. Я из созвучий их создам.

И опять я застану только зимнюю тень.
Промелькнут бесконечные летние лица,
я опять нарисую угасающий день,
где все некогда, некогда было солнца напиться.

Я опять расскажу себе: все это сон,
что тебе это солнце, и лица, и годы,
и на кванты твой космос давно разнесен.
Примеряй, примеряй – и погоду, и моду.

Вот, обновки любя, время кутает нас
то в осеннюю даль, то в апрели, играя.
Отчего же я снова, измерив семь раз,
очерчу, отчерчу? Отчертя, отсекаю?

Защитит меня шляпа от осенних ветров,
заслоняя последний играющий лучик.
И, не веря в приметы, сожгу я без слов
на снегу прошлогодние слезы – и тучи.

Осень дождем и покоем застыла.
– Не уходи, – говорит.
– Здесь все знакомо, хоть тускло, уныло
лампа в подъезде горит.