Александр Кердан - Избранное

И в этой пустоте звучат, как месса,
Слова о том, что сам я был Дантесом
И сам любовь свою я расстрелял
(И в этом кульминация поэмы)…
Виновных нет, коль виноваты все мы,
Сражая нашу память наповал,
В Россию целя, вольно иль невольно.
Нам больно, коль любимым нашим больно,
Пусть даже безответен тот порыв…
История сорвет любые маски,
Но это не конец еще – развязка.
Покуда жив Дантес – и Пушкин жив!

Я не убит, я жив, на радость всем
Дворовым жучкам, поднебесным птицам
И маски сбросившим
знакомым лицам…
Но – тридцать семь,
мне скоро – тридцать семь…
И Лермонтовым, в свой черед, не став,
И Пушкиным быть тоже не успею.
Но ждет Пророка все века Расея
И верит в гений, как солдат в устав.
А гении, пророки не родятся
Из чрева лжи, на простыни из роз.

Они как язвы старые гноятся
На теле Правды, вставшей во весь рост,
И этим гноем исцеляют раны
И, умирая, дарят Правде жизнь…
Пророком быть во все века – не рано,
Но в свой короткий век поторопись,
Пока еще тебе отпущен срок
И не нажат судьбы тугой курок,
И друг, что секундантом быть обязан,
Остановить тебя еще не смог.

Я дружбою, как пуповиной, связан
Со светом белым, с родиной моей…
Космополитство чувств, души пристрастья,
Постелью ограниченное счастье
Здесь ни при чем, я – не о том, ей-ей!

Мужская дружба – разговор особый,
Здесь друг пред другом равноправны оба.
И тут взаимность, право, не во вред.
Сильнее кровного по сердцу братство,
Плечо, к которому могу прижаться,
Покинув тесный круг житейских бед…

И я, в плече таком еще уверен,
Перед самим собой не лицемеря,
Страшусь пред другом вдруг предстать
как тать.
И кажется сильней любви все это,
И даже самой лучшей, мной воспетой,
Что настоящей принято считать…

Но вот вселенская завыла вьюга,
И с другом мы не поняли друг друга,
И стала ощутимее черта,
Та, за которой, мелочи итожа,
Мы целим в то, что нам всего дороже,
Доверье распинаем, как Христа.
Испытывая дефицит доверья,
Мы выпускаем из подкорки зверя,
Способные уже на беспредел,
Из первобытного изыдя леса,
Когда впервые в друге я Дантеса,
Словно в себе, отчаясь, разглядел…
И кто виновен, если все одно?
Иль женщина, как кошка промелькнула,
Иль истина в бокале утонула,
Разбавленная импортным вином,
Иль закружил мозги нам принцип ложный,
Но примиренье стало невозможно,
И выбора – не встать под выстрел – нет:
Зрачком ознобным смотрит пистолет.
Кровь горяча и чуть заметна ранка…
Меня на шубе друг относит в санки
И мчит куда-то, чая довезти…
Я выстрелил «на воздух», не жалея,
Что так и не назвал любовь моею.
Вчерашний день, за все меня прости!

За то, что был порой в чужой личине,
Что не к лицу поэту и мужчине,
За то, что быть пророком захотел
В отечестве своем неименитом,
Предпочитая слыть космополитом,
Все ж не пропил его и не проел.
В угоду моде, что у нас настала,
На лоскутки не резал одеяло
И не тянул за угол на себя,
Внимая иноземному совету…
В Россию верил, в нынешнюю, в эту,
В ней ту святую женщину любя,
Которая, даря мне жизнь, кричала
И будет для меня всегда причалом
И здесь, и за границей бытия.
Где есть надежда все начать сначала,
Пока храню любовь души кристаллом,
Покуда сам храним любовью я.

Я обещал поэму о любви
Да не одной – двум женщинам, мне милым…
Обет исполнить недостало силы
И буйства, что безумствует в крови.
Хотел о главном,
Да вмешались тут
Политика, иные катаклизмы…
А что любовь?
Она идет от жизни,
А жизнь туда идет, куда ведут.

Я доброю цензурою ведом
Прекрасных глазок, внемлющих мне ушек,
Готов не слышать залпы правых пушек,
Стреляющих в совсем не правый дом,
Поверив, что Гоморра и Содом
Есть порожденье нашего былого…