Сергей Маликов - Советское уголовное уложение (научный комментарий, текст, сравнительные таблицы)

Как и другие ученые, В. Д. Спасович на первое место ставит признак уголовной противоправности деяния. Замену слова «нарушение» словом «посягательство» автор осуществляет преднамеренно, поскольку полагает, что второе понятие шире первого, содержит в себе как оконченное правонарушение, так и покушение, и приготовление к нему. По мнению В. Д. Спасовича, главное в преступлении не «дело», а воля, именно поэтому государство противодействует преступлению с самого начала исполнения преступного намерения.

Преступление, по В. Д. Спасовичу, есть посягательство на чье-либо право, а так как всякому праву одного лица соответствует обязанность других лиц, то, следовательно, преступление – это «отрицание известной обязанности» 118. Право, на которое посягает преступник, должно быть столь необходимо для общежития, что при невозможности его охранять другими средствами, государство обеспечивает его ненарушимость наказанием.

Н. С. Таганцев преступным деянием признавал «преступление или нарушение норм, или заповедей права, веление авторитетной воли, которыми регулируются наши юридические отношения друг к другу или к целому, т. е. к обществу или государству, определяются в интересах целого границы свободной деятельности каждого» 119. Это определение сам же автор считал недостаточно полным и формальным.

Норма права сама по себе есть формула, понятие, созданное жизнью, но затем получившее самостоятельное, отвлеченное бытие. Являясь проявлением государственной («повелевающей») воли, она содержит в себе требование и ограждение (защиту): в одном направлении она ограничивает, в другом – защищает; «для одного создает должное – обязанность, для другого возможное – право в субъективном смысле; первое есть отрицательный, второй – положительный момент нормы» 120.

По мнению Н. С. Таганцева, соответственно указанному выше, возникли два подхода к определению преступления: во-первых, как нарушения субъективной обязанности; во-вторых, как посягательства на субъективное право. Сторонниками первого подхода являлись, как правило, криминалисты, которые более или менее отождествляли понятие преступного и безнравственного. Но в этом случае остается без ответа существенный вопрос: какую обязанность нарушает виновный – общую (например, обязанность подчиняться требованиям авторитетной власти, нормам права, не вредить ближнему и т. д.) или специальную (например, не убивать, не воровать и т. д.)? Первая ситуация нивелирует все разнообразие видов преступлений, сводит их к одному – неповиновению закону либо причинению вреда. Вторая ситуация наделяет определения преступления отвлеченностью, в первую очередь исключая из его характеристики индивидуальную особенность объективной стороны содеянного, придающей соответствующее значение деянию и его уголовно-правовой оценке.

Следовательно, по утверждению Н. С. Таганцева, при определении преступления необходимо исходить из закрепляемых и охраняемых нормой прав, т. е. положительного момента нормы. «Положительное и есть тот жизненный элемент нормы, на который посягает нарушающий норму» 121; «…жизненным проявлением нормы может быть лишь то, что вызывает ее возникновение, дает ей содержание, служит ей оправданием – это интерес жизни, интерес человеческого общежития, употребляя это выражение в широком собирательном значении всего того, что обусловливает бытие и преуспеяние отдельного лица, общества, государства и всего человечества в их физической, умственной и нравственной сферах» 122.

Исходя из этого, автор считал, что посягательство на норму права в ее реальном бытии есть посягательство на правоохраняемый интерес жизни, на правовое благо. Таким образом, Н. С. Таганцев пытался отразить в дефиниции не только внешний («юридически-характеристический») признак преступного деяния, но и его юридическую сущность. При этом он подчеркивал, что если придавать исключительное значение только моменту противоправности деяния, то определение преступления будет формальным, жизненепригодным. Если же наоборот, считать основным в преступлении его вредоносность, то утратит всякий смысл социальная сторона преступной деятельности, исчезнет возможность надлежащей оценки проявившейся в преступном деянии личности преступника, квалификации содеянного и т. д. Только признание одинакового значения обоих моментов позволит точно представить деяние как преступление, точно охарактеризовать его юридическую сущность.