Карбарн Киницик - Стивен Эриксон Кузница Тьмы

Он подумал о своей комнате и попробовал ее вообразить почерневшей от копоти, стены потрескались, кровать, на которой он спал - всего лишь груда углей. Любая мысль о прошлом несла запах гари и отдаленные отзвуки криков.

- Тебе нехорошо?

Орфанталь потряс головой.

Пес так и прибился к ним; свершив ознакомительный круг по комнате, он улегся около обитого толстым слоем ткани кресла в углу. Еще миг, и он заснул, дергая лапами.

Послышался стук в дверь, тут же вошел круглолицый молодой мужчина в запачканной рясе. - Лорд Сильхас, я получил ваше письмо. Ах, вот и юный Орфанталь, уже размещен. Превосходно. Вы хотите есть? Пить? Первая моя задача: показать столовую - не при главных палатах, поменьше, в которой вас не испугает тяжесть нависшего над головами камня. Ну, теперь...

- Погодите, - сказал Сильхас. - Позволь откланяться, Орфанталь. Видишь, я нашел тебе доброго опекуна. Не обидишься?

Орфанталь кивнул. - Благодарю, лорд Сильхас.

- Кедорпул, - сказал Сильхас, - позаботишься об Орфантале?

- Историк избрал эту привилегию себе, милорд, и вскоре появится.

- Увы тебе, - улыбнулся Сильхас Орфанталю. - Ожидай обучения путаного, заложник, но я уверен: ты обретешь замечательную стойкость к вечному хаосу, терзающему Цитадель.

Орфанталь улыбнулся, не поняв смысл слов лорда, и побежал к сундуку изучать солдатиков.

Сильхас хмыкнул ему в спину. - Предвижу великие познания об исторических битвах.

- Отблеск славы посещает сны любого мальчишки, - отозвался Кедорпул. - Но я уверен, историк не замедлит поделиться и собственной мудростью в данных вопросах.

- Вот так мы и ступаем на проторенные тропы. Прощай же, Орфанталь.

- Прощайте, милорд.

Когда Сильхас ушел, Кедорпул кашлянул и сказал: - А теперь столовая. Я не настолько небрежен, чтобы позволить тебе голодать. К тому же предполагаю, раз уж прозвенел звон к обеду, что твоя будущая подруга- заложница Легил Бихаст уже терзает своими речами слуг.

Бросив тоскливый взгляд на сундук с солдатиками, Орфанталь встал и вслед за Кедорпулом вышел из комнаты. Пес бросился за ними, мотая хвостом и высунув язык.

Кедорпул глянул на него и недовольно фыркнул. - Глисты. Думаю, с этим надо что-то делать.

В отсутствие света пропали все краски. Напрягая воображение в отчаянных попытках создать какую-нибудь сцену, Кедаспела одиноко сидел в предоставленной комнате. Она была совсем невелика. Протягивая руки и шаркая ногами, он изучил ее границы и мысленно нарисовал оттенками серого и черного: вот скрипучая койка, на которой он ворочается целые ночи, продавливая и растягивая сетку матраца; шаткий столик для письма с углублениями для чернильницы и стило; водяной клозет с узкой ненадежной дверцей и дребезжащим засовом; длинный стол вдоль стены, полный кувшинов и медных кубков, язвящих язык хуже налитого в них вина; потертая дверца платяного шкафа. Они казались останками прежней жизни и художник счел комнату могилой, умело убранной, чтобы почтить жизнь, но окутанной вечным мраком. Сам воздух имеет привкус смерти.

У него осталось мало воспоминаний о пути в Харкенас. Отобрали нож и оставили здесь; после посещения целого полчища целителей, хватавших его руками и тяжко вздыхавших, его навещали только слуги со сменой еды и напитков. Чаще всего они уносили предыдущие порции едва тронутыми. Одна, молодая женщина, если судить по голосу, предложила ему ванну; он захохотал, слишком опустошенный, чтобы сожалеть о своей жестокости, и звук убегающих ног только вынудил его хохотать еще злее.

В лишенном слез мире художнику не осталось занятия, не осталось цели, за которую стоит держаться. Тоска была бы мучением достаточным, чтобы питать творческие импульсы - но он не ощущал тоски. Неведомые окружающим желания предложили бы палитру бесчисленных оттенков, но он не желал ничего. Ощущение чуда, от которого дрогнет кисть... Чудеса умерли в его душе. Его предали все таланты, вплетенные в жилы и втертые в кости, и ныне, отрезанный от нитей света, он разделил тьму с неживыми богами, и комната действительно стала могилой, как подобает такому обитателю.

Он сидел на койке и рисовал в воздухе пальцем, проводя линии черного, переплетенные с нитями серого, давая форму скрипящей снизу сетке. Но мало таланта нужно для точного отражения. Перенос банальной реальности на холст или доску делает горьким малейший проблеск мастерства; словно совершенные мазки и навязчивые детали могут вместить в себе что-то кроме технической ловкости, явить глубину... Он знал, что это не так, и негодование вздымалось мутными волнами на поверхность распадающейся души, вялое, однако напоминающее о жизни.