Леонид Гурченко - Славяно-русские древности в «Слове о полке Игореве» и «небесное» государство Платона

А ты, буи Романе и Мсти́славе!
храбрая мысль носит вас ум на́ дело,
высоко́ плаваеши на́ дело в буести,
яко сокол на́ ветрех ширяяся,
хотя птицю в буистве одолети.

Суть бо у ва́ю железныи па́порзи
под шеломы латинскими [53];
теми тресну земля, и многи страны хинова [54]—
литва, ятвязи, деремела и половци, —
су́ лици своя повръгоша,
а главы своя поклониша
под ты́и мечи харалужныи».

«Нъ уже, княже,
Игорю утрпе солнцю свет,
а Древо не бологом листвие срони́:
по Рси и по́ Сули гради поделиша [55],
а Игорева храбраго плъку не кресити.
Дон ти, княже, кличет,
И зовет князи на победу,
О́льговичи, храбрыи князи, доспели на брань».

«Ингварь и Всеволод, и все три Мсти́славичи,
не ху́да гнезда шестокрилци [56],
не победными жребии
собе власти расхытисте;
ко́е ваши златыи шеломы
и су́лицы ляцкии и щиты!
Загородите полю ворота
своими острыми стрелами.

Припев. За́ землю Рускую, за раны Игоревы,
буего Святъславлича».

Уже бо Сула
не течет сре́бреными струями
к граду Перея́словлю,
и Двина бо́лотом течет
оным грозным полочаном
под кликом поганых.

Един же Изя́слав,
сын Васи́льков,
позвони своими острыми мечи
о шеломы литовския,
притрепа славу
деду своему Все́славу.

А сам, под чрълеными щиты,
на кроваве траве,
притрепан литовскими мечи.
И схотию на кровать, и рек [57]:
«Дружину твою, княже,
птиць крилы́ приоде,
а звери кровь полизаша».

Не бысь ту брата Брячеслава
ни другаго – Всеволода;
един же изрони жемчюжну душу
из храбра тела чрес злато ожерелие;
уныли го́лоси, пониче веселие,
трубы трубят городеньскии.

Яро́славе и вси внуце Все́славли [58],
уже понизить стязи свои,
вонзить свои мечи вере́жени,
уже бо выскочисте из дедней славе,
вы бо своими крамолами
начасте наводити
поганыя на́ землю Рускую,
на жизнь Все́славлю, —
кото́рое бо беше насилие
о́т земли́ Половецкыи»?

На седьмом веце Тро́яни
връже Все́слав жребии
о де́вицю себе лю́бу [59];
тъи клюками по́дпръся окони,
и ско́чи к граду Кыеву,
и дотчеся стружием [60]
злата стола киевскаго.

Ско́чи от них лютым зверем
в плъночи, из Бела-града,
обе́сися сине мьгле.
Утр же воззни́ стрику́сы,
отвори врата Нове-граду [61],
расшибе славу Яро́славу,
ско́чи влъком до Неми́ги с Дудуток.

На Немизе
снопы стелют головами,
молотят чепи́
харалужными,
на тоце живот кладут,
веют душу от тела.

Немизе
кровави брезе
не бологом
бяхуть посеяни,
посеяни костьми
руских сынов.

Все́слав князь людям судя́ше,
князем грады рядя́ше,
а сам в ночь влъком ры́скаше, —
из Кыева дори́скаше
до кур Тмутороканя [62],
Великому Хръсови
влъком путь преры́скаше.

Тому в Полотске
позвониша заутренюю рано
у Святыя Софеи в колоколы,
а он в Кыеве звон слыша [63].
Аще и веща душа
в дръзе́ теле,
но часто беды страдаша.

Тому вещеи Боян
и пръвое припевку,
смы́сленыи, рече́:
«Ни хытру, ни горазду,
ни птицю горазду,
суда Божиа
не ми́нути» [64].

О! стонати
Рускои земли,
помянувши пръвую годину,
и пръвых князеи;
того стараго Владимира
не льзе бе пригвоздити к горам Киевским.

Сего бо ныне сташа стязи Рюриковы,
а друзи́и Давидовы;
но розино ся им хоботы пашут,
копиа поют на Дунае [65].

Яро́славнын глас <���стена> слышит [66],
зегзицею незнаемь рано кычеть:
«Полечу, рече, зегзицею по Дунаеви,
омочю бебрян рукав в Ка́яле реце,
утру князю кровавыя его раны
на жестоцем его теле» [67].

Ярославна рано плачет
в Путивле на забрале [68], а́ркучи:
«О ветре-ветрило!
чему, господине, насильно вееши?
Чему мычеши хино́вьскыя стрелкы
на своею не́трудною крыльцю
на моея лады вои?
Мало ли ти бяшетъ горе́
под о́блакы веяти,
лелеючи кора́бли на Сине море?
Чему, господине,
мое веселие по ковылию развея?

Яро́славна рано плачет
Путивлю городу на забороле, а́ркучи:
«О Днепре Словутицю [69]!
ты пробил еси каменныя горы
сквозе́ землю Половецкую,
ты лелеял еси на себе
Свято́славли на́сады до плъку Кобя́кова,
възлелеи, господине, мою ладу к мне,
абых не слала к нему слез
на море рано.