Евгений Ермолин - Мультиверс. Литературный дневник. Опыты и пробы актуальной словесности

…С другой стороны, немало в РПЦ и людей, которые заряжены на защиту свободы. Которые так устроены, при существенной разности их литературно-публицистических устремлений. Жуткий дефицит публичных площадок для выражения своей позиции, нездоровая в целом общественная среда, трудные житейские опыты, – все это заставляет их очень остро воспринимать проблему миссии Пена.

Я-то вступил, так получилось, в Русский Пен-центр, когда обстоятельства жизни привели меня к мысли о неизбежности для меня платить дань обществу, защищая в нем свободу от угроз (которые исходят в первую очередь от властей разного ранга). Мне казалось, что членство в РПЦ меня обяжет и формально соответствовать созревшим внутренним стимулам. Так оно и выходит, но это обернулось многими печалями. Поэтому не буду обращаться к коллегам, некоторые из которых, так кажется, готовы воспеть и новые сумерки свободы. Обращусь к читателю с призывом бдительнее отслеживать угрозы свободе слова в российском медийном пространстве, в том числе и в литературной среде.

Кстати. О литературной среде. Кому-то кажутся периферийными печальные «случаи» с Юрием Екишевым (уже давний), Александром Бывшевым, только что осужденным Николаем Богомоловым, пребывающим в непонятном статусе и состоянии Артуром Пановым. Но я думаю, что на самом деле тут нет периферии, а есть вопиющая проблема: общество и органы власти готовы ограничить право литератора на свободное высказывание. Здесь я призываю как раз не бояться старомодности и защитить это «жреческое» право писателя, часто сочетающееся с житейской беспомощностью и… ну да, «неадекватностью». Игнорируя наше несогласие с той или иной авторской точкой зрения. Нашему обществу необходимо это пространство духовной, творческой, интеллектуальной независимости, этот воздух свободы – помимо юридической практики и судебных взысканий. Пусть писателя или публициста накажет Бог. Пусть он испортит свою репутацию в глазах публики. Но пусть власть не касается этой сферы. Я убежден, что не ее это дело. (2015)

Антиподы. Средства – производное целей. Именно фотографическими средствами простой, так сказать честной фиксации естественней всего сегодня показать натуральное, не деформированное социумом. В живописи это будет отдавать попсой или салоном. А вот травматический гротеск как раз требует живописных средств, которые укрупняют предмет, насыщают его смыслами. В фотографии это тоже возможно, но гораздо реже и всегда с оговоркой. Там обнаженное тело как последствие социальной травмы – воспринимается обычно просто как документальное свидетельство об этих именно людях (вспоминаются чьи-то фото то ли шахтеров, то ли металлургов в душевой).

Стёрджес представляет человека как часть природы, и ему поэтому нужно обнаженное юное женское тело, которое, в общем, соприродно. (В отличие от мальчика, который качает мускулы, приобретает шрамы, сам создает биографию тела, – девочка просто живет.) Тело девочки, взгляд девочки для Стёрджеса в этом смысле идеальны, в них нет отвлекающей сексуальности или социальной умышленности.

И совсем другое дело – великий Люсьен Фрейд. Его обнаженные персонажи являют своим телом свою социальную биографию. Тела более красноречиво, чем лицо, которое человек может контролировать, говорят о жизни, о травмах бытия, о жертвах и компромиссах, о страдании и неизбежной смерти. И это не шарж, нет, это искусство, исполненное глубокого сочувствия и соучастия, полное тихой любви к искалеченной натуре.

В этом смысле его спящая чиновница – портрет, где образ архаической великой матери трансформирован в символ социальных деформаций, уступок и потерь, героической стойкости простого человека в мире, который лишь вот так, опосредованно, через человека, интересовал Фрейда.

(допустим, я) пытался насаждать в России христианскую демократию. Христианской демократии, однако, не получилось, а получилось, как многие считают, оловянное царство, квазиправославное вполне. Я же думаю, что и это неполная истина. Россия, кажется, являет собой удивительный пример бессвязной амальгамы, где все неистово шьется и порется, порется и шьется без общего складу и ладу. То выпадает в осадок, то заново бурлит.

Истерическое бегство от этой обвальной свободы в рабскую скрепу, бешенство принтера, невроз политмахеров и пропагандистов – скучное возражение очевидности.