Владимир Воропаев - Нет другой двери… О Гоголе и не только

Набросав первые главы, Гоголь прочел их Пушкину, и поэт, который всегда смеялся при его чтении, становился все сумрачнее и сумрачнее и наконец сделался мрачен. По окончании чтения он произнес с тоской: «Боже, как грустна наша Россия!» В этой связи Гоголь заметил для себя: «Меня это изумило. Пушкин, который так знал Россию, не заметил, что все это карикатура и моя собственная выдумка! Тут-то я увидел, что значит дело, взятое из души, и вообще душевная правда…»

Озадаченный тягостным впечатлением, которое произвело начало поэмы на Пушкина, Гоголь принялся за его переработку. 12 ноября (н. ст.) 1836 года он писал Василию Андреевичу Жуковскому из Парижа: «Все начатое переделал я вновь, обдумал более весь план и теперь веду его спокойно, как летопись. <���…> Если совершу это творение так, как нужно его совершить, то… какой огромный, какой оригинальный сюжет! Какая разнообразная куча! Вся Русь явится в нем! Это будет первая моя порядочная вещь, которая вынесет мое имя». Из письма видно, как по мере обдумывания плана разрастается замысел, Гоголь проникается ощущением значительности своего сочинения: «Огромно велико мое творение, и не скоро конец его».

Василий Андреевич Жуковский. Гравюра Т. Райта. 1835 г.

К концу 1840 года первый том вчерне был окончен и Гоголь приступил к работе над вторым. 28 декабря (н. ст.) он сообщал Сергею Тимофеевичу Аксакову из Рима: «Я теперь приготовляю к совершенной очистке первый том “Мертвых душ”. <���…> Между тем, дальнейшее продолжение его выясняется в голове моей чище, величественней, и теперь я вижу, что может быть со временем кое-что колоссальное, если только позволят слабые мои силы. По крайней мере, верно, немногие знают, на какие сильные мысли и глубокие явления может навести незначащий сюжет…»

Михаил Петрович Погодин

Литография А.Э. Мюнстера с фотографии К.А. Бергнера. 1860-е гг.

П. В. Анненков, живший летом 1841 года в Риме с Гоголем и переписывавший главы первого тома под диктовку автора, утверждает со всей определенностью, что именно в эту пору Гоголем был «предпринят» второй том. Очевидно, работа продвигалась настолько быстро, что появились слухи об окончании поэмы. Историк и журналист Михаил Петрович Погодин даже уверял читателей «Москвитянина», что два тома уже написаны, третий пишется и все сочинение выйдет в продолжение года.

Однако в письмах начала 1840-х годов Гоголь все чаще дает понять, что второй том окончен скоро не будет и что на это есть веские причины. В октябре 1841 года писатель возвращается в Россию для напечатания первого тома «Мертвых душ». После выхода его в свет в мае 1842 года он снова уезжает за границу и пробудет там вплоть до 1848 года.

Петр Александрович Плетнев Литография П.Ф. Бореля. 1870 г.

История прохождения книги в цензуре – один из драматических эпизодов биографии Гоголя. «Никогда, может быть, не употребил он в дело такого количества житейской опытности, сердцеведения, заискивающей ласки и притворного гнева, как в 1842 году, когда приступил к печатанию “Мертвых душ”, – свидетельствовал П. В. Анненков и, не касаясь фактической стороны дела, не без остроумия замечал: – Тот, кто не имеет “Мертвых душ” для напечатания, может, разумеется, вести себя непогрешительнее Гоголя и быть гораздо проще в своих поступках и выражении своих чувств».

7 января 1842 года Гоголь сообщал Петру Александровичу Плетневу о судьбе поэмы в московской цензуре: «Удар для меня никак неожиданный: запрещают всю рукопись. Я отдаю сначала ее цензору Снегиреву, который несколько толковее других, с тем, что если он находит в ней какое-нибудь место, наводящее на него сомнение, чтоб объявил мне прямо, что я тогда посылаю ее в Петербург. Снегирев через два дни объявляет мне торжественно, что рукопись он находит совершенно благонамеренной, и в отношении к цели и в отношении к впечатлению, производимому на читателя, и что кроме одного незначительного места: перемены двух-трех имен (на которые я тот же час согласился и изменил) – нет ничего, что бы могло навлечь притязанья цензуры самой строгой. Это же самое он объявил и другим. Вдруг Снегирева сбил кто-то с толку, и я узнаю, что он представляет мою рукопись в комитет. Комитет принимает ее таким образом, как будто уже был приготовлен заранее и был настроен разыграть комедию: ибо обвинения все без исключения были комедия в высшей степени». И далее Гоголь в ироническом тоне описывает эти обвинения.