Елена Пестерева - Инстинкт просвещения

Выбирая художественную книжку, я оцениваю, могу ли я вообще ее прочитать. Я не имею в виду объем. Текст должен быть написан так, чтобы его можно было читать добровольно, чтобы сам процесс не вызывал стойкого отвращения. Он должен быть хорошо написан. Вот на этом – «это должно быть хорошо написано» – отсеивается большинство новинок.

Дальше – поскольку издание все же тематическое – я пытаюсь понять, можно ли из текста выудить какие-то общечеловеческие темы, а не только литературную игру, языковую игру и интеллектуальную игру. Этика, семья, эмоции, проблемы частной и исторической памяти, конфликты, духовные кризисы, что-то такое, что потенциальному читателю журнала может быть интересно. Или я смогу объяснить условной интеллигентной сорокалетней женщине с высшим образованием, живущей в условном Екатеринбурге – а мы примерно так представляем себе аудиторию – зачем ей читать про жестоких японских школьниц или циничного француза, принявшего ислам.

И третье, это не правило, а нежное пожелание редакции. Хотелось бы, чтобы эти полосы были не очень мрачными. Потому что, ну это же люди, они же будут читать, они же покупают нас, чтобы немножко развеяться и немножко прийти в себя, и чуть-чуть отдохнуть, получить какой-то глоток воздуха, ну хотя бы отчасти. Потому что осень, знаете, у всех депрессия, давайте оказывать посильную поддержку. А потом, вы знаете, Новый год, давайте не будем отравлять людям праздник. А вот еще весна, вы знаете, у всех гормональный подъем, а тут какие-то ужасы на полосе. Или вот лето, у нас сдвоенный номер, предполагается, что мы будем писать про пляжное чтение.

Разумеется, это пожелание касается только фикциональной литературы и, я думаю, оно существует только в нашем журнале. Потому что о физическом, сексуальном, домашнем, духовном и каком угодно еще насилии, о ценностных, возрастных и духовных кризисах, о детских травмах, сиротстве, одиночестве, о страхе смерти, о депрессии, о проживании утраты, коротко говоря – о боли – мы пишем из раза в раз. И у книжного разворота есть задача чуть-чуть сбалансировать номер в целом. Потому что исцеление боли – это психотерапевтическая задача, это не задача художественной литературы. У художественной литературы нет инструментария для исцеления. У нее есть способ указания на точку боли, надавливания на нее – но это бессмысленно. Потому что боли от этого становится больше, а не меньше. Бессмысленно – и жестоко, и самонадеянно – обнажать социальные язвы, если не знаешь, как их залечить.

Вот такой социальный заказ.

Сергей Чередниченко: Спасибо. Я могу задать еще один вопрос, но он касается, скорее… Он такой немножко провокационный. Любой глянцевый журнал на процентов семьдесят, наверное, состоит из рекламы. Насколько критика в глянцевом журнале является рекламой?

Елена Пестерева: Глянцевый журнал не состоит на 70 % из рекламы, это заблуждение. По крайней мере, тот, в котором я работаю, его можно полистать и посчитать количество рекламных и не рекламных полос. Конечно, до кризиса рекламы было больше – но за счет этого мы могли себе позволить больший объем номера, то есть пропорция сохранялась. Найти рекламодателя – наверное, в любой экономической ситуации – это сложная задача, серьезно. И если реклама не собрана, то – по слухам, со мной такого не было – книжная полоса слетает из номера первой.

Насколько рекламными являются тексты обозревателей в глянце? Мои интонационно всегда отчасти рекламные, неважно, в глянцевом журнале они опубликованы или в «толстом», или в интернет-издании. Я не могу писать о том, что мне не нравится, будь то книги, сборники, идеи, люди, тенденции или явления. Я пытаюсь сказать что-то вроде: «Читатель, погляди, какая штука!» – только и всего. Да, так работает мой инстинкт просвещения.

«Вопросы литературы», 3,2017

Чем дольше я читаю художественную литературу, пишу о литературе и наблюдаю процесс, тем меньше понимаю, зачем она нужна миру.

Как сердцу высказать себя? О, чем короче, тем лучше. В том числе и для сердца. Мне яснее, для чего нужна лирика, особенно верлибр, чем для чего мог бы пригодиться миру псевдоисторический роман (благо, он цвел недолго и вот уж отцветает). Язык есть средство коммуникации. И поэтический язык тоже. Метафора уместна, если облегчает понимание, если иначе мысль выразить никак невозможно, – а теперь она большей частью служит лишней, утомительной красотой. Лирическое высказывание рассчитывает на слушателя. Говорящий всегда рассчитывает быть услышанным, сколько бы поэты ни убеждали самих себя, что могут десятилетиями писать в стол, что не имеют необходимости в реципиенте, что сомнамбулическое бормотание сродни бредовому (бредовое – в буквальном понимании, – кстати сказать, тоже нуждается в слушателе).