Александр Суконик - Достоевский и его парадоксы

Но, отдав Порфирию свой внутренний призыв, Достоевский опошляет его, потому что у того этот призыв звучит, по его же словам, «рацеей заученной» («Знаю, что вы слова мои как рацею теперь принимаете заученную»). Опять и опять подкожность – или ирония? Два представителя веры: Соня Мармеладова и Порфирий. Соня как конкретная, нерассуждающая представительница идеи, что вера и разум несовместимы, и Порфирий как начетнический этой идеи проповедник.

…И еще с другой стороны, если представить себе, что Соня Мармеладова и Порфирий сошли с книжных страниц и встретились в жизни с кем-нибудь из почитателей Достоевского, людей Высоких Слов – станет ли кто-нибудь из этих людей разговаривать с бессловесной Соней? О чем? Но с Порфирием – о, с ним у них сразу найдется общий язык метафизических религиозных абстрактностей, от которых затаивается дух и радуется начетническое сердце…

Но возвращаясь к столкновению характеров, именуемых Раскольниковым и Порфирием. Все нестандартное, бунтарское, противоречивое, «диалектическое», абстрактно мыслящее (пришедшее из Европы) Достоевский выбрасывает из себя в образ Раскольникова, и все, что есть в нем «как должно быть по правилам», все мыслящее конкректно и консервативно, он отдает образу Порфирия – эти персонажи не могут не чувствовать глубокой взаимной антипатии.

Только характеры их антипатий разны.

Раскольников ненавидит и боится Порфирия, потому что тот его преследует, а не будь между ними преступления, он на Порфирия, этот винтик в государственной машине, поддерживающей статус кво общественного устройства, в котором столько страдания и угнетения, просто не обратил бы внимания. Другое дело Порфирий, который выискал и прочитал статью Раскольникова за два месяца до убийства. Не будь преступления, Раскольников был бы Порфирию все равно смертный враг по глубочайшей разнице их натур и взглядов, но только в этом случае ненависть Порфирия была бы бессильна. Без преступления в центре конфликта этих персонажей была бы теоретическая сторона статьи, а боковой пример с молодым человеком, трагикомически решившим испытать, не супермен ли он, так и оставался бы боковым, малозначащим примером (и с литературной точки зрения вышла бы скучная книга).

Но с момента совершения преступления этот пример перемещается в центр внимания, и Порфирий делает все возможное, чтобы читатель забыл о том, что на самом деле написано в статье, и старается представить дело так, будто главный вывод из нее это «разрешение крови» («Ведь вот-с, когда вы вашу статейку-то сочиняли, – ведь уж быть того не может, хе-хе! чтобы вы сами себя не считали, ну хоть на капельку, – тоже человеком “необыкновенным” и говорящим новое слово…»).

В один только момент их третьего разговора у Порфирия вырывается фраза, которая указывает истинное направление его страстей: «… вы же вашей теории уж больше не верите, – с чем же вы убежите?» Это лживая фраза, и Порфирий знает, что это лживая фраза. Почему он не говорит просто: «вы же больше не верите, что вы необыкновенный человек, с чем же вы убежите?»? Вот это было бы верно, но в голове Порфирия сидит и не дает ему покоя другое: он может придавить и заключить в кандалы Раскольникова, но как ему придавить и заключить в кандалы идею ? Он уверяет Раскольникова, что это еще хорошо, что тот выдумал убить только процентщицу, а мог бы придумать теорию, чтобы убивать миллионы, и опять он лжет: теория в статье Раскольникова как раз говорит об убийстве во имя лучшего будущего миллионов.

Но что же это за теория Раскольникова? Вернемся к первой встрече Раскольникова с Порфирием, которая с точки зрения развития действия играет роль не более, как роль экспозиции: преследующий и преследуемый встречаются в первый раз. Но которая с точки зрения столкновения идей несравненно интересней и важней всего, что было в романе сказано до и будет сказано после этой встречи.

Заходя в комнату Порфирия, Раскольников находится в крайнем напряжении, знает или не знает Порфирий о его посещении квартиры убитой, попал он под подозрение или нет. Эти напряжение и страх будут усиливаться в нем, пока он, наконец, не придет с повинной. Сейчас он решил рассчитывать каждое свое слово, каждый жест и взгляд. Но в какой-то момент происходит странное: он вдруг обретает спокойствие.

Это не просто странно, это чрезвычайно странно: Раскольников на протяжении всего романа находится по разным, наслаивающимся друг на друга причинам в ненормальном психическом напряжении – и до убийства, и после убийства, и до посещения квартиры убитых, и после посещения квартиры убитых, и так далее и так далее. Но вот, он, с улыбкой про себя заметив, как Порфирий нарочито искажает содержание его статьи, начинает сам пересказывать ее содержание, и в этот момент на него нисходит спокойствие.