Дмитрий Быков - Иностранная литература - тайны и демоны

Карлсон, разумеется, эгоист, эгоист жестокий. Надо просто помнить, что общение с эгоистами – лучшая школа альтруизма, как это ни печально; но что Карлсон своим эгоизмом воспитывает добрых и заботливых детей – это безусловно. Ведь чтобы воспитать заботливого ребенка, нужно все время жаловаться, все время говорить о том, как глубоко ты болен, как должен тебя спасти «приторный порошок» системы «Карлсон», но быть при этом таким обаяхой, которого хочется спасать. Убежден, что, если бы Карлсон был сущим ангелом в своих манерах, Малыш, как все дети, очень быстро, как газ, занял бы весь предоставленный ему объем и стал бы эксплуатировать Карлсона. С этой точки зрения Карлсон ведет себя абсолютно безупречно.

Мне кажется очень важным проследить и следующую эволюцию этого типа: посмотреть, во что Демон и Карлсон превращаются впоследствии. Здесь, пожалуй, самая печальная картина. Если XIX век был веком романтизма, последним веком истинной веры в какие-то платоновские сущности, если XX век был веком дзенского ухода от радикальных оппозиций, от бинарности, от добра и зла, выходом в какое-то магическое пространство, то XXI век обещает стать веком глобальных упрощений, веком «детской» культуры. XIX век был очень взрослым, требовал постоянно отвечать за свои слова, драться на дуэлях, воевать, вступать в кружки; это время сложного действия, серьезного отношения к жизни. В XX веке наметился некий выход в инфантилизм, и вот почему главные герои XX века – это Винни-Пух, Мэри Поппинс, Карлсон, а не Ниловна и, уж конечно, не персонажи американские – герои Хемингуэя или Фолкнера, например. XX век главными героями впервые сделал героев хоть и детской, но сложной культуры. А вот XXI век – это век плохой детской культуры. И Карлсон, как совершенно справедливо изображено на одном из интернетных плакатов-демотиваторов, вернулся в виде Супермена. Супермен тоже летает, правда, с огромной скоростью. Он может мир вокруг себя так закрутить, что время останавливается. Но Супермен имеет вполне конкретное инопланетное происхождение, а Карлсон неизвестно откуда взялся. Карлсон был всегда, Карлсон – это вечный дух.

Это вечный дух, который воплотился в толстого человека с моторчиком, просто чтобы его понял Малыш. Если бы дело происходило в XIX веке, он явился бы в виде врубелевского красавца с крыльями, в XX же веке его проще всего понять с моторчиком, а в XXI веке – как вкладыш в жвачку. Он вернулся Суперменом. Это все та же летающая сущность, но на этот раз уже тупая, абсолютно лишенная всего волшебного, всего загадочного, очень сильная, практически всемогущая и наделенная простейшим, идиотским набором представлений о добре и зле – набором из американского комикса.

Не думайте, что я пытаюсь говорить о бездуховности американцев. Без меня достаточно тех, кто распространяется на эти темы. Проблема американцев в том, что эта их духовность часто подается в оболочке масскульта. Так она, как им кажется, легче доходит, и вот это-то ее и губит. Сложный дзенский Карлсон в XXI веке превратился в летающий набор штампов. Каков будет дальнейший путь этого таинственного образа, представить сложно. Но я глубоко убежден, что эволюция Карлсона не закончена, и очень может быть, что Россия осталась последним полем для этой эволюции.

Сейчас, когда Туве Янссон исполнилось бы сто пять лет, мне трудно даже поверить, что когда-то я ее видел, получал ее автограф, с ней разговаривал, задавал ей вопросы, был в ее мастерской на улице Улланлиннанкату в Хельсинки. Встречу эту устроил замечательный финский журналист Петер Иискола. Мы знали прекрасно, что Туве Янссон мало кого принимает, и вовсе не от того, что она заносчива, а от того, что лично отвечает на все детские письма, которые ей приходят. То есть дефицит общения вызван его избытком, и поэтому у нее практически нет времени заниматься ни собственно прозой, ни встречами с кем-то еще. Но поскольку первая книга, которую я прочел в своей жизни самостоятельно, в пятилетнем возрасте, была «Муми-тролль и комета», Петер довел этот факт до ее сведения, и она, так и быть, согласилась нас впустить.

Она была похожа на подростка. В ней совершенно не было ничего от прославленной женщины, от прославленной сказочницы, от доброй сказочницы тем более. Но в ней не было и ничего детского, как нет ничего детского в хорошем умном книжном подростке. Как сказал мне однажды в интервью Эдуард Успенский, дети не могут позволить себе инфантилизма, у них все слишком серьезно. Вот и в Туве Янссон не было никакого инфантилизма. По манере говорить, по манере отвечать, по манере непрерывно курить и пить очень большое количество черного кофе она была больше всего похожа на Беллу Ахмадулину. Но внешность у нее была при этом именно подростковая – короткая такая седая стрижка, довольно неаккуратная, довольно встрепанная, и перед каждым ответом она надолго серьезно задумывалась и говорила тихо, печально и музыкально. И мне необычайно приятно было от нее узнать, что Муми-тролль первоначально был похож на того предка муми-тролля, чей портрет висит в доме, на это страшное, лохматое, длинноносое, худое существо, и только потом, как она сказала (говорила она по-английски очень хорошо), он приобрел tummy . Вот от нее я и узнал слово «tummy», которое означает «пузцо». Муми-тролль обзавелся пузцом как символом доброты, потому что предок всех муми-троллей, которого Туве рисовала как героя своих газетных карикатур, был крайне зол. Но, обзаведшись пузцом, он примирился с миром и сделался добрым.