Дмитрий Быков - Иностранная литература - тайны и демоны

Помимо тесной связи с фольклором, отличительная черта северного модерна – его мрачный колорит. Но детская сказка и не должна быть веселой. Ганс Христиан Андерсен, который создал архетип северной сказки, а может быть, и архетип вообще всех сказок XX века, совершил маленькую революцию в этом жанре – может быть, потому, что сам был немного фрик. Он был, например, абсолютно уверен, что его интеллект помещается в зубах и, когда у него выпадут все зубы, надо перестать писать сказки. И действительно, с последним зубом кончилась его работа сказочника. Как все настоящие сказочники, он верил в собственные придумки. Но при всем том этот фриковатый персонаж совершил главную революцию в сказке. По Андерсену, детская сказка должна быть: а) страшной, б) грустной, и в) хеппи-энд в ней не обязателен. Андерсен понимает очень важную вещь: во-первых, у ребенка такой запас жизненной силы, такой запас оптимизма, такой мальковый желточный мешок какого-то изначального счастья, что для того, чтобы пробить эту оболочку, надо бить с утроенной силой. И второе, что обязательно должно присутствовать в детской сказке, что подчеркнул Андерсен, – это жесточайшая сентиментальность. Пробить ребенка можно только очень сильными средствами. И Туве Янссон, конечно, – прямая наследница страшного, мрачного, сентиментального скандинавского фольклора.

Есть еще одна очень важная особенность этого фольклора, сопряженная с местной природой, именно поэтому нам в России северный фольклор так понятен, именно поэтому скандинавов нигде так не любили, как в России. Константин Петрович Победоносцев, когда Дмитрий Сергеевич Мережковский попросил у него разрешения устраивать религиозные философские собрания, как известно, сказал: «Да знаете ли вы, что такое Россия? Ледяная пустыня, а по ней ходит лихой человек». Но по сравнению с Россией Скандинавия еще более ледяная пустыня. Страшное море, которое ее окружает, голые скалы, глубокие узкие фьорды – именно поэтому в Скандинавии так обостренно, так страстно чувствуют уют. Маленький теплый домик, который стоит посреди ледяного мира, – это вообще-то скандинавский образ, и в этом домике так остро чувствуются утлость, хрупкость человеческого бытия и лютость, бесчеловечность стихии.

Потому и маленький домик Карлсона так жарко натоплен, потому и создает Карлсон в нем такой уютный беспорядок: никогда не выметает косточки от вишен, никогда не выметает шелуху, потому что все это тоже укрепляет ощущение тепла. Такое теплецо гниловатое. Все мы знаем, как уютна неубранная квартира и как неуютно становится, стоит поставить вещи на свои места. Какой-то появляется офисный холод. Но при этом, что очень важно, уют всегда должен быть подчеркнут внешней непогодой. Помните, как у Германа Мелвилла в «Моби Дике»:

…высшая степень наслаждения – не иметь между собою и своим теплом, с одной стороны, и холодом внешнего мира – с другой, ничего, кроме шерстяного одеяла. Вы тогда лежите, точно единственная теплая искорка в сердце арктического кристалла [107] Перевод И. Бернштейн. .

Одиночество и хрупкость человека в крошечном зерне тепла ледяного мира – это и есть та тема, из которой выросла вся скандинавская сказка, и сказки Туве Янссон, конечно, потому что нет более уютных сказок, чем сказки о Муми-доле. Эта эволюция скандинавской культуры свершилась раньше, чем где бы то ни было в мире.

XX век – век реабилитации сказки, век реабилитации фэнтези, фантастики, век великого кризиса реализма. Потому что реальность XX века была такая, что от нее было впору только бежать. Это век эскапизма. И в начале XX века, еще в 1930-е годы, первой по этому пути начала эволюционировать Скандинавия. На смену Ибсену, Гамсуну, Стриндбергу и десятку прежних авторов помельче приходят Ян Экхольм, Турбьёрн Эгнер, Хопп Синкен, Туве Янссон, Астрид Линдгрен – великие сказочники, великие создатели сказочных миров.

В Англии самый популярный писатель 1950-х годов никак не Голсуорси, потому что средствами «Саги о Форсайтах» невозможно отобразить реальность XX века. С «Властелина Колец» английская литература постепенно уходит в фэнтези, в фантастику, в сказку, в притчу, в то, с чего, между прочим, начинал Сомерсет Моэм. И если бы он продолжил, он мог бы идти по этому пути вместе с Клайвом Льюисом, вместе со сказочником и фантастом Честертоном, который за всю свою жизнь не написал ни одного реалистического романа, потому что нет никакого реализма, утверждал он, а есть мир снов, который правдивее любого бытописания.