Александр Васильев - Игры в слова. Манипулятивные операции в текстах СМИ

«Процесс жаргонизации всей страны» [Мокиенко 1994:156] стал не только реакцией на стандартизованность и безликость официально-пропагандистских штампов советского времени. Следует иметь в виду, что, например, уголовный жаргон, кроме таких функций, как конспиративная, экспрессивно-выразительная, парольная [Бондалетов 1987: 74], выполняет также иные. И. А. Бодуэн де Куртенэ в начале XX в. характеризовал «блатную музыку» как «один из русских “говоров”, конечно, не в обыкновенном смысле этого слова»: «ее спаивает в одно целое то обстоятельство, что ее носителями являются люди, составляющие в известном смысле отдельный класс, объединенные как более или менее одинаковым собственным мировоззрением и взглядом на самих себя, так и одинаковым к ним отношением других» [Бодуэн де Куртенэ 1963: 161]. Современные специалисты также считают основной функцией уголовного арго мировоззренческую, которая в то же время является и объединительной, причем, в отличие от объединительной функции языка, сплачивающего нацию, арго объединяет деклассированные элементы и противопоставляет их основной части общества [Грачев 1995: 41].

Слово расценивается ворами, глубоко верящими в вербальную магию, как дело и является сигналом, с помощью которого возможно воздействие на окружающие реалии и ход событий. Существует взаимозависимость: арготизмы порождаются преступниками – арготизмы же управляют криминальной средой [Грачев 1997: 109–110]. Поэтому распространение уголовных арготизмов можно рассматривать и как расширение сферы влияния уголовного мира, обеспечивающее внедрение в общественное сознание его философии и моральных установок.

Повторим: ранее считалось, что одним из факторов, объединяющих носителей «блатной музыки» в отдельное сословие, является «одинаковое к ним отношение других сталкивающихся с ними “добропорядочных” и “благонамеренных” людей» [Бодуэн де Куртенэ 1963: 161] – официально доминировавшая в обществе мораль призвана была играть роль некоего гигиенического кордона. И в советское время проникновению жаргона в тексты СМИ и художественной литературы ставили прочные заслоны не только рудименты хорошего тона и жесткая редакторская цензура [Мокиенко 1994: 156], но и цензура официально-идеологическая – вряд ли их можно разделить: «Специфика советской цензуры состоит… не только в ее гипертрофированности и всеохватности, но и в небывалом прежде сочетании многоуровневой структуры контроля над речью с проникновением в стиль речи» [Романенко 2007: 163]. Уголовный жаргон справедливо рассматривался как выражение системы ценностей, противостоящих коммунистической идеологии.

Но с началом «перестройки», «когда еще обеспеченная государственными гарантиями система СМИ активно включилась в демонтаж главной опорной системы советского государства – коммунистической идеологии» [Музалевский 2007: 290], речевая ситуация в СМИ резко изменилась: нужно было исподволь готовить общественное мнение к следующему этапу реформирования – приватизации, разделу и переделу государственного имущества между немногими – для создания класса собственников-нуворишей. Радикальному пересмотру подверглись аксиологические ориентиры. С активной помощью СМИ в обществе произошла подмена понятий. «Когда мы стали с удовольствием не то чтобы допускать – утверждать, что зло не менее привлекательно, чем добро, появились всякие варианты эгоцентризма: “если ты умный, почему бедный” [Богданов 2007]. То, что С. Говорухин в 1993 г. назвал «великой криминальной революцией», породило своих героев, описываемых, например, так: «Володин… в целом… был похож на цивилизованного басмача… Шурик олицетворял элитный тип питерского бандита… Колян… весь как бы состоял из пересечения простых геометрических тел… его маленькая обтекаемая головка напоминала тот самый камень, который, по выражению евангелиста, выкинули строители, но который тем не менее стал краеугольным в новом здании российской государственности» [Пелевин 2003: 307].

Естественно, что подобным персонажам необходимо было обеспечить свое комфортное существование и в перспективе (например, путем обретения депутатской и т. п. неприкосновенности). Поскольку информационные войны включают в себя и выборы во власть, «порой подход здесь может быть до предела банален… если хочешь погубить богатую и сильную страну, то помоги прийти в ней к власти местному ворью… Всё остальное они сделают своими собственными руками. Причем ограбят свою страну и сограждан так, что ущерб превысит потери от самой лютой войны с традиционным огнестрельным и даже ядерным оружием» [Расторгуев 2003: 373–374].