Александр Васильев - Игры в слова. Манипулятивные операции в текстах СМИ

Рассмотренные здесь эпизоды тотальной языковой игры позволяют еще раз убедиться в том, что «не близостью значений слов, а именно существенными различиями в их семантическом содержании и обусловлены эвфемистические замены» [Шмелёв 2003: 145]. Такие эвфемизмы (псевдоэвфемизмы?) почти родственны тем, которые определяют как «окказиональные индивидуально-контекстные замены одних слов другими с целью искажения или маскировки подлинной сущности обозначаемого» [Арапова 1990: 590] – однако присутствующие в официозном дискурсе реформа, оптимизация и проч. отнюдь не окказиональны: их использование имеет систематический, массированный и целенаправленный характер. Впрочем, «высшая честность языка не токмо бежит лжи, но тех неопределённых полузакрытых выражений, которые как будто скрывают вовсе не то, что ими выражается» [Герцен 1955: 140]. Неслучайно ведь российским гражданам, пусть даже и не самым высокообразованным, но имеющим некоторый опыт выживания в перестроечные и последующие годы, несмотря на «мыслительную муть, которая может просачиваться из слов» [Дорошевский 1973: 56], зачастую легко удается «восстановление концептуальной справедливости» (И. Т. Вепрева), – т. е. распознать не только исходную семантику слова, но и уловить те смысловые обертоны, которые вносятся в неё говорящим, а следовательно, правильно определить его интенции. Собственно, возможность и необходимость такого определения хорошо представлены в русских фольклорных паремиях, отражающих т. н. обыденное (ненаучное) языковое сознание: «Не всё то творится, что говорится» [Даль 1984, 1: 319]; «Не смотри на кличку, смотри на птичку» [Даль 1984, 1: 168].

Ученики тролля, – а у него была своя школа, – рассказывали о зеркале, как о каком-то чуде. «Только теперь, – говорили они, – можно видеть людей, да и весь мир такими, какие они есть на самом деле!» И вот они принялись носиться по свету с этим зеркалом; и скоро не осталось ни страны, ни человека, которых оно не отразило бы в искаженном виде…

Г.-Х. Андерсен

Для внимательного наблюдателя совершенно очевидно, что перманентные радикальные реформы, развернутые в России, не были бы столь успешными (в каком-то смысле этого слова или с чьей-то точки зрения), если бы не чрезвычайно активное участие и использование в их проведении т. н. средств массовой информации (ср.: «По словам агентства Интерфакс, президент Борис Ельцин считает, что средства массовой информации являются четвертой властью и относятся к силовикам» [Доброе утро. ОРТ. 25.12.98] (« силовик – публ. разг. ‘руководитель силового министерства, ведомства или крупного подразделения’; силовой – публ. 2) ‘относящийся к подразделениям государственной власти, призванным гарантировать соблюдение законности и правопорядка, карать за их нарушение, обеспечивать государственную безопасность и опирающимся на военный и полицейский аппарат’» [ТССРЯ 2001: 721–722]; кстати, оба слова снабжены графическими пометами, указывающими на их актуализацию)).

Конечно, научно-технические изобретения сделали возможной невиданную ранее скорость передачи информации, причем одновременно для многомиллионной аудитории, – но при этом оказалась столь же возможной интенсификация информационно-психологической войны, выражающейся в манипуляциях индивидуальным и общественным сознанием. «Если цель [европейских войн начала XIX столетия] – распространение идей, то книгопечатание исполнило бы это гораздо лучше, чем солдаты» [Толстой 1981, 7: 249]; понятно, что в этом отношении радио и особенно телевидение, с помощью видеоряда транслирующее или успешно имитирующее действительность, гораздо более эффективны в своем влиянии на психику и поведение людей, которым даже и не обязательно быть грамотными (т. е. хотя бы в малой степени уметь читать).

Одним из существенных признаков современного мироустройства справедливо считают медиатизацию – «процесс и результат глобального воздействия на мышление индивидов при помощи различных медиа, выражающегося в формировании картины мира посредством специфически медийных когниотипов… – когнитивных структур познания и представления реальности – возникающих при взаимодействии индивида с глобальным информационным пространством» [Рогозина 2003: 121]. При этом формируется особая медиа-картина мира – «продукт непрерывной информационной деятельности по познанию мира», она сопровождается «постоянной экстернализацией содержания сознания отдельных людей, его мультипликацией и последующей трансляцией на аудитории, имеющие массовый характер» [Рогозина 2003: 122].