Дмитрий Быков - Время изоляции, 1951–2000 гг.

История этого романа удивительна. Сначала он был в полном виде закончен в середине семидесятых, представлен в несколько издательств, представлен в журнал «Наш современник». Все понимали, что печатать его нельзя, и тем не менее напечатали. Напечатали в сильно сокращённом, примерно раза в полтора, и, прямо скажем, искажённом виде. Эти четыре номера «Нашего современника», нечеловечески затрёпанные, до сих пор хранятся у нас дома: они всегда ходили по рукам, потому что интересно. Мы подписывались на многие журналы, но очень редко нам удавалось так удачно попасть. Обычно всё интересное печатается где-то у других, иногда в какой-нибудь самой неожиданной «Технике – молодёжи», как Стругацкие. А тут вот мы попали. Мы выписали «Наш современник», довольно нудный почвенный журнал, и в нём – бац! – самый популярный роман Пикуля.

Пикуль вообще считал эту книгу своей лучшей. Называлась она «Нечистая сила», в результате её назвали «У последней черты». Она в 1979 году удостоилась разноса непосредственно от Суслова. Александр Яковлев, впоследствии архитектор перестройки, увидел в этом романе – совершенно обоснованно – антисемитизм и написал довольно резкую статью. Яковлев мне рассказывал, как прочитал эту книгу и поразился совершенно открытой проповеди антисемитизма, которая там содержалась, и обсудил это с Громыко во время своего обеда. Он тогда служил в Канаде, а Громыко приехал в Канаду в гости, они обедали, и Яковлев спросил: «Что же это делается?» И Громыко сказал: «Да, знаете, я тоже недоумеваю». В верхах роман вызвал сильное неудовольствие, но думаю, что это неудовольствие в огромной степени зависело не от того, что там якобы имелся антисемитизм. Действительно имелся – его там видно. Но проблема этого романа не в антисемитизме. Проблема романа в том, что он показывает разложение верхушки.

Конечно, Пикуль сделал всё возможное, чтобы со всех сторон подпереться. Он писал, что, да, в его романе не действуют революционеры, там нет подпольщиков, там нет коммунистов, но ведь он всё это уже описал в двухтомном романе «На задворках великой империи» и не видит смысла повторяться. Конечно, если бы он вставил туда пару сцен с Лениным в Цюрихе или, допустим, с Дзержинским на каторге, может быть, книга приобрела бы чуть более советское звучание. Но на самом-то деле роман писался о вырождении советской верхушки. И тогда было четыре произведения, которые, собственно говоря, существовали полулегально, но пользовались огромной популярностью. Первый – легальный вполне, но трудно доставаемый труд вполне советского историка Касвинова «Двадцать три ступени вниз», где, собственно, описывались ступени вниз Ипатьевского дома: двадцать три года царствования Николая Романова описывались как спуск по исторической лестнице в страшный, кровавый подвал, в котором закончилась история российской монархии. Надо сказать, что книга эта была написана с позиций предельно объективных, не таких уж оголтело марксистских, и в ней, в общем, содержалось некоторое даже сочувствие к императору и его семье, хотя это приходилось вычитывать между строк. Вторым таким текстом – не знаю, в какой степени кинокартину можно называть текстом, но тем не менее – была картина Элема Климова «Агония» по сценарию Лунгина и Нусинова. Картина тоже была изуродована. Предполагалось, как рассказывал Климов, снимать её как миф, с двумя Распутиными: один реальный, другой существующий в народном воображении. Но тем не менее это был такой один из главных текстов о советской империи – и о Российской империи, и о советских параллелях, который именно из-за этих совершенно очевидных параллелей никак нельзя было выпускать. Понятное дело, что фильм Климова имел тем не менее пафос абсолютно советский и совершенно явно советский. Но тем не менее возникало ощущение большого авторского сочувствия к Николаю, которого играл Ромашин, к Вырубовой, которую играла Фрейндлих. В общем, всех как-то было жалко. И империю было жалко. А уж Распутин-Петренко выглядел вообще совершенно очаровательным персонажем. Третьим таким текстом, который был в это время очень ограниченно доступен, была ходившая очень широко в самиздате копия якобы дневников Вырубовой, которая была напечатана в журнале «Былое». Разумеется, никакого отношения к Вырубовой и её дневникам эта фальшивка не имела, но я хорошо помню, что эта подделка пользовалась огромной популярностью в среде советской интеллигенции. И многие, кстати говоря, изучали ту ситуацию по пьесе Толстого и Щёголева «Заговор императрицы». Эта пьеса была абсолютно жёлтая, абсолютно скандально бульварная, очень оскорбительная для всей тогдашней, как это называли, романовской клики, но тем не менее всё это пользовалось популярностью. Почему? А потому что параллели бросались в глаза. Ну и наконец, четвёртый такой текст – это роман Пикуля, который был тогда до известной степени знаменем так называемой русской партии. Что такое русская партия? – Существовавшие тогда почвенники. Почвенники всегда предлагают себя власти в качестве кузнецов репрессивного проекта: вот дайте нам, и мы всех этих жидишек передавим! А почему их надо передавить? Да они все либералы, они все проамериканцы, они все интеллигенты! А вот мы настоящие. Настоящими, исконно-посконными они считали себя на основании того, что писали очень плохо. И поэтому они предлагали себя всё время в качестве инструмента новой опричнины.