Монахиня Ксения (Соломина-Минихен) - О влиянии Евангелия на роман Достоевского «Идиот»

А. Битюговой, В. Е. Ветловской, Г. С. Померанца, С. И. Фуделя и др., так как в них уделяется внимание отдельным моментам или целым этапам духовного пути Достоевского , который должен стать предметом нового, углубленного исследования.

В Евангелии от Иоанна Достоевский отчеркнул стих 12 седьмой главы: «И много толков было о Нем в народе; одни говорили, что Он добр; а другие говорили: нет, но обольщает народ» [210]. На мой взгляд, эти строки Нового Завета вполне могли подать писателю мысль о введении в роман различных слухов о главном герое. Писатель использует этот прием уже в начале второй части (8; ПО-154), где даже и генерал Епанчин, радуясь полученному князем наследству, говорит между прочим, что «“малый хоть немного и того ”, но все-таки стоит того» (8, 153). К этому же приему прибегает автор в конце романа. Перед свадьбой с Настасьей Филипповной, назначенной после «сцены соперниц», история Мышкина распространилась по Павловску в тысяче «разных вариаций», изукрашиваясь скандалами (8, 476). При анализе страниц о посещении князя компанией Бурдовского я поняла, что они являются звеном в целой цепи скандальных эпизодов. Так, развитие действия в первой части романа представляет собою переход от одного скандала к другому: вспомним посещение Настасьей Филипповной, разыгравающей роль кокотки, квартиры Иволгиных и пощечину Гани Мышкину; затем – визит князя к Настасье Филипповне, предложение брака, знаменитую «сцену у камина» и бегство героини с Рогожиным. В третьей части происходит скандал в Павловском вокзале, спровоцированный Настасьей Филипповной. Скандально в большой мере и выступление Мышкина в салоне Епанчиных, поскольку слова оратора, пользуясь евангельским выражением, «не вмещаются» в слушателей [211]и часть присутствующих смотрит на князя «как на помешавшегося» (8, 453). Скандальной атмосферой проникнуты страницы, посвященные неудачному самоубийству Ипполита, предсмертному уходу из дома генерала Иволгина и несостоявшейся свадьбе Мышкина, которая в тексте прямо и названа «скандальной» (8, 477).

Насыщенность «скандалом» как Евангелий, в особенности Иоаннова, так и романа Достоевского, тонко подмечена и обоснована Гвардини, который даже сам термин «скандал» взял из Нового Завета [212]. Наблюдения исследователя тем более ценны, что он, как уже говорилось в первой главе, не знал творческой истории «Идиота». Ему не был известен тот факт, что писатель с удивительным постоянством отчеркивал на тексте четвертого Евангелия мотивы скандала [213]. Разумеется, Новый Завет не был единственным источником вдохновения для широкого развития этой темы в произведении Достоевского. Скандалы являются, например, неотъемлемой составной частью романа приключений, как и некоторых других видов романного жанра. Но мы уже знаем, что влияние на писателя именно новозаветных идей было исключительно сильным.

Основные мысли Гвардини об отражении в этом романе евангельских мотивов скандала переданы Зандером в «Тайне добра». Конечно, читая работы этих авторов, приходится считаться с тем, что оба они ошибочно воспринимают роман как произведение о Самом Христе, о Богочеловеке, а не о христоподобном герое, о чем говорилось и выше. Выделяя самое ценное в работе Гвардини, Зандер обращает внимание на трактовку им конца романа. Она в самом деле глубока и помогает еще лучше понять, почему сам Достоевский тоже необычайно высоко ставил финал «Идиота». В десятой Записной тетради 1876–1877 годов Федор Михайлович назвал окончание романа «сценой такой силы, которая не повторялась в литературе» [214]. К тому же времени относится и другая авторская оценка последних страниц произведения. В подготовительных материалах к первой главе майского номера «Дневника писателя» за 1876 год набросан план ответа на нападки Г. А. Лароша, который считал, что Достоевский «в редкой степени» обладает талантом ненавидеть, и это сказывается на его романах [215]. В ответ критику писатель собирался, в частности, сказать следующее: «Сцена “Идиота”, убийства в белую ночь, вот те, которые теперь наступили, эту сцену нельзя было написать без некоторой любви к человечеству, без некоторого уважения к человечеству, и этой сценой я горжусь» (23, 166).

О любви и уважении к человечеству свидетельствует в последнем эпизоде романа истинное христоподобие Мышкина. Романо Гвардини с большой тонкостью показывает, что даже в подсознании князя, уже утратившего способность разумно-волевого контроля над собою, не было ничего, кроме сострадания к Парфену и любви к нему. А ведь Рогожин не только покушался на жизнь самого Мышкина, но и убил женщину, за которую тот не раз готов был пожертвовать собою, в чем признался Аглае на зеленой скамейке. В тексте Евангелия от Иоанна, дух которого пронизывает роман, Достоевским отчеркнуты строки: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих» [216]. Этой способностью к великой, жертвенной любви в высшей степени наделен Мышкин, о чем говорят даже и его собственные слова о Настасье Филипповне: