Елена Первушина - Думай, что говоришь

Здесь ему важно подчеркнуть, что именно он выступает гарантом прав «жителей южных штатов», четко озвучить своюпозицию по этому вопросу.

Мы уже знаем, что слова Линкольна не разрядили политическую обстановку, да и не могли сделать это: конфликт между Севером и Югом был заложен задолго до рождения Авраама. Но что же было важно ему в 1865 году, когда он произносил свою вторую инаугурационную речь, и почему он с первых же строк занял такую отстраненную позицию?

Возможно, он хотел переместить «луч прожектора» на своих избирателей, сделать именно их героями своей речи? Но в таком случае Линкольн мог бы воспользоваться местоимением «мы», как он сделал это в своей Геттисбергской речи, произнесенной 19 ноября 1863 года во время открытия солдатского кладбища в Геттисберге (Пенсильвания), где за несколько месяцев до этого произошла одна из самых кровопролитных битв, переломившая ход гражданской войны.

Тогда Линкольн сказал:

«Минуло восемьдесят семь лет, как отцы наши основали на этом континенте новую нацию, своим рождением обязанную свободе и посвятившую себя доказательству того, что все люди рождены равными.

Сейчас мы проходим великое испытание гражданской войной, которая решит, способна ли устоять эта нация или любая нация, подобная ей по рождению или по призванию. Мы сошлись на поле, где гремела великая битва этой войны. Мы пришли, чтобы освятить часть этой земли – последнее пристанище тех, кто отдал свою жизнь ради жизни этой нации. И это само по себе вполне уместно и достойно.

Но все же не в нашей власти освятить это поле, сделать священной, одухотворить эту землю. Деяниями храбрецов, павших и живых, которые сражались здесь, земля эта уже священна, и не в наших скромных силах что-либо прибавить или убавить. То, что мы говорим здесь, будет лишь вскользь замечено и вскоре забыто, но то, что они здесь сделали, не будет забыто никогда. Давайте же мы , живые, посвятим себя тому неоконченному делу, которые вершили здесь эти воины. Давайте посвятим себя здесь великой работе, которая нам предстоит, и преисполнимся еще большей решимости отдать себя той цели, которой павшие здесь отдали себя всецело и до конца. Давайте торжественно поклянемся, что смерть их не окажется напрасной, что эта Богом хранимая нация обретет возрожденную свободу и что власть народа, волей народа и для народа не исчезнет с лица земли».

Но во Второй инаугурационной речи нет ни «я», ни «мы». Зато там есть некая безликая сила общественного мнения и некие «достижения вооруженных сил», которые «хорошо известны» («is as well known to the public» – пассивный залог Present Simple). Что же было известно слушателям Линкольна, и о чем он считал лишим говорить подробно, но, тем не менее, отнюдь не случайно упомянул об этом? Вот что пишет Борис Тененбаум: «В английском есть понятие – «power of understatement», которое не так-то легко перевести на русский. «Сила недоговоренности»? «Мощь недосказанного»? «Мимоходом о важном»? Так вот, 4 марта 1865 года Линкольн использовал эту скрытую мощь недоговоренности во всю ее силу, потому что успехи вооруженных сил, которых он коснулся так, мимоходом, были огромны… Линкольну действительно не надо было ничего говорить своим слушателям об успехах, они и так знали, что штат Южная Каролина, первый из всех штатов Юга, решившийся на отделение от Союза, разорен и разгромлен так, что и разрушения в Джорджии казались по сравнению с этим детской игрой. А город, откуда был сделан первый выстрел по форту Самтер, сдался на милость победителя. Война заканчивалась, это было очевидно для всех. Kогда Линкольн в своей речи сказал, что «будем полагаться на будущее и не будем ничего загадывать наперед…», было понятно, что и в самом деле не стоит гадать, когда придет победа, через месяц или через два – это было уже довольно безразлично, надо было думать не о войне, а о будущем».

Но, вероятно, Линкольн понимал, что думать о будущем американцы не смогут, пока не найдут для себя ответ на сакраментальный вопрос: «Кто виноват?» Для каждой американской семьи это был очень конкретный вопрос: кто виноват в гибели наших близких, кто виноват в разрушении наших домов, кто виноват в том, что наши поля пришли в запустение. Разумеется, Линкольн тоже задавал себе этот вопрос. Борис Тененбаум пишет: «Каяться ему было не в чем – но, когда президенту доложили о женщине, пять сыновей которой были убиты на войне, он долгое время не мог спать. Как верховный главнокомандующий всеми вооруженными силами США, он нес ответственность за все жизни, потерянные в этой бесконечной войне. Он хотел закончить ее как можно скорее – но настаивал не на «скорейшем мире…», а на «полной победе…». Кто знает, может быть, это он и считал своим грехом?»