Владимир Бибихин: Слово и событие. Писатель и литература (сборник)

От шоссе в деревню он шел в белой рубашке и легких ботинках, в руке нес коричневый чемодан. После автобуса, который попался старый, с сильным запахом отработанных газов, и был набит людьми, разморенными жарой, ему было очень ново и приятно идти по пружинистой дорожке в темном лесу и по холмистым полям. Он срезал себе легкий прут; если бы не провода, всё было бы как по Тургеневу; его обычные заботы, хотя и не разрешились в этой тишине, зато исчезли куда-то совсем, наверное забылись. Высоко кричал невидимый жаворонок, и вдоль изгороди шла сгорбленная босая старушка; в левой руке она несла желтые танкетки. Он посмотрел на свои серые ботинки и подумал о маленькой заметке в журнале «Техника молодежи». Заметка та сообщала о новом способе изготовления обуви, примененном во Франции, когда она штампуется целиком из какого-то вида синтетической пластмассы. Такая обувь дешева, удобна и современна на вид, ее быстро можно поделать сколько угодно, и тогда обувная проблема будет решена. Ботинок на фотографии, приложенной к статье, был проникнут духом древней Эллады.

Когда Ефимов проходил мимо запруды, где в то время было много народу, то все, видевшие объявление на двери клуба, догадались, кто он. Ефимов был брюнет с крупным лицом и мягкими карими глазами, волосатые руки его были открыты до локтей, очков он не носил. Радостно и громко, не по-городски, Ефимов спросил, как пройти в правление, и легко перебежал на другой берег по указанному ему мостику. Ему очень хотелось разуться и пойти босиком прямо по зеленым камням по колено в быстрой прозрачной воде.

Улица была пустынна; стояла задумчиво коза, привязанная к телеграфному столбу, в одном из двориков отдыхал «Москвич», на дереве у здания правления колхоза висел сильный динамик; транслировали русские хоровые песни, и они создавали впечатление послеобеденного отдыха на даче. Ефимов забыл весь план своей лекции. Его проводили в прохладное здание клуба, где уже начали собираться люди. В чемодане у него лежали завернутые в газету ветчина и рыбные консервы.

Люди приходили и рассаживались в удобные стулья. Мужчин почти не было. Через всю сцену был протянут красный плакат. На стене висел прошлогодний график соревнования между бригадами. В левом заднем углу стояла киноустановка.

Пришел и Антонов на своей деревяшке. В этот день у него просто чесался язык. Утром вдруг ни с того ни с сего он пустился перед своей старухой в диссертацию о Конго и очнулся с горьким привкусом во рту. Работа тоже что-то не клеилась, и когда он получил замечание за болтливость и медлительность, совершенно пустяшное, почти шутливое, ни к чему не обязывавшее его, обычно серьезного и работящего человека, это странно сильно задело его самолюбие, и он долго тупо смотрел на свою деревянную ногу, всё с тем же ощущением горечи во рту и пустоты в животе. После работы он долго стоял в нерешительности на пороге, потому что неизвестно с какой целью начал перебирать в уме всех, с кем он обычно выпивал под вечер, и наверное склонился бы к решению пойти в огород и смотреть полусонно, как сменяются на северо-западе мягкие краски заката, если бы не вспомнил про объявление на двери клуба. Он вышел тайком из сеней и заковылял по узкой тропинке. Приятно было ступать засидевшейся ногой.

Ефимов не знал, как начать. У входа сидел председатель, зазывая опоздавших. Слева от него во втором ряду сидела группа девушек, справа ребенок на руках у матери чуть не расплакался. Он сделал несколько ненужных шагов до ящика-кафедры, и первые слова его потекли более официально чем он того хотел бы. Сказывалась многолетняя привычка и долгие часы в университете. Дойдя до средневековья и инквизиции, он почувствовал возможность употреблять больше иностранных слов и ярких мыслей, и к нему вернулось его обычное остроумие, которым он отличался в спорах. Председатель вышел тихонько на носках в открытую дверь, и Ефимову сразу стало спокойно за свою лекцию. Голос у него был плотный и энергичный, со свежими нотками. Всё вспомнилось, и даже больше чем он рассчитывал. Тем не менее вполне доволен он не был, хотелось думать об остальных лекциях, и сразу после концовки он потребовал вопросов и отодвинулся от трибуны.

Ефимов понравился всем. Слева из второго ряда ему задали шутливый вопрос, кое-кто засмеялся, и он ответил весело и облегченно. На часах оставалось до автобуса еще несколько минут.

Но тут Антонова, которому и без того во всё время лекции на язык лезли разные слова, стали как-то уж слишком беспокоить его стул и руки. Нога сама приподняла его, и необычно звонким голосом он задал свой единственный вопрос – так, значит, стало быть, все явления состоят из материи, всё, значит, состоит из материи, из атомов этих. И планетная система, и созвездия, значит, всё вместе законообразно существуют. Для какой же, в общем, цели всё это развитие теперь происходит? какой смысл надо искать во всём этом соответствии? и к какому результату, опять, вселенная должна прийти по истечении времени? – Хотелось объяснить получше свой вопрос, но улыбка лектора напомнила ему о других; зал шумел; он замолк.