Дмитрий Быков - Русская литература - страсть и власть

Противостоит ему здесь культура, которой Пушкин тоже любуется. Нельзя не заметить, с каким восхищением, без малейшей насмешки, описывает он простые горские нравы и главную добродетель этого мира, которая в системе ценностей Пушкина, радикально христианской, почти самурайской, имеет самый большой вес.

Главная добродетель, которую ценит Пушкин в горцах, – это пренебрежение к смерти и постоянная забота о том, как ты выглядишь, как не дать противнику показать, что ты спасовал. Для Пушкина горец – человек, постоянно живущий на лезвии ножа, на грани смертельного риска, и поэт этим восхищается. Восхищается дисциплиной и слаженностью этой жизни, и великолепной боевой осанкой горцев, и аскетизмом их быта, и гордым, неприступным, таинственным видом их женщин. Для Пушкина эта культура прежде всего примечательна своим полным отказом нравиться чужеземцу. Она глубоко самостоятельна внутренне. Она существует по своей логике. Для горцев пленник – забавное чудо, и, может быть, черкешенка эта безымянная именно потому его и полюбила, что он совсем другой. Он человек, измученный выбором, – для горцев выбора нет, поэтому она, узнав, что он принадлежит другой, остается ему верна. Он – человек, измученный разнообразными вариантами, – для горцев вариантов нет. Для них существует, во-первых, фаталистическое абсолютно мировоззрение, диктуемое Кораном, и, во-вторых, раз сделанный выбор им довлеет: черкешенка не может пленника разлюбить, это было бы предательством. И даже зная, что он принадлежит другой, она помогает ему бежать и убивает себя. Это для нее единственно возможный, тоже в каком-то смысле самурайский выбор.

Это противостояние двух культур, которое Пушкин почувствовал очень точно, стало главным сюжетом девятнадцатого века, и думаю, что и двадцатого, потому что Пушкин наметил проблематику, которая во время чеченской войны всплыла очередной раз, ничего в этом смысле не изменилось. Другое дело, что в эпилоге поэмы эта коллизия снимается, – и снимается коллизией куда более насущной и актуальной – ее снимает государство: «Смирись, Кавказ, идет Ермолов». Отношения России и Кавказа, отношения архаической, по-своему очень достойной культуры и модерна с его душевным холодом, – эта драма могла бы иметь совершенно неочевидные продолжения. Но в нее вмешалось государство, покорило Кавказ военной силой, и эта драма снялась или, скажем, законсервировалась, превратилась в скрытый гнойник. Едва намеченный конфликт двух мировоззрений военная сила превратила в грубую милитаристическую процедуру покорения. И в результате «Кавказский пленник» – это не поэма о том, как пленник соотносится с пленившим его народом, это поэма о том, как Кавказ сам становится пленником этого государства. Вот та коллизия, которая потом намечена была у Лермонтова в «Споре»: Кавказ «Шапку на брови надвинул – / И навек затих». Пушкинский эпилог переводит поэму из морального плана в план военно-политический, вот эта-то коллизия и вызывает наибольший интерес.

При колоссальной популярности «Кавказского пленника», особенно среди русского офицерства, он вызвал довольно неоднозначные трактовки у современников Пушкина. В частности, Вяземскому, который начинал как оголтелый либерал, а потом, к 1880 годам, стал таким же оголтелым консерватором. принадлежит отзыв о «Кавказском пленнике»:

Мне жаль, что Пушкин окровавил последние стихи своей повести… Поэзия не союзница палачей… гимны поэта не должны быть никогда славословием резни.

Мы понимаем, что Ермолов – далеко не сатрап режима, благодаря его предупреждению спасся Грибоедов. Ермолов покровительствовал ссыльным декабристам – в общем, мы знаем другого Ермолова. Но для современников Ермолов – носитель начала зверского. Это крайне жестокий покоритель Кавказа, его рассматривали в одном ряду с Муравьевым – душителем Польши. «Польша и Кавказ, – говорил Дюма, – это два гнойника на теле России, с утратой обеих этих частей России когда-то предстоит смириться». Как видим, его пророчество сбылось наполовину. Ермолов, воспетый Пушкиным в финале, – не тот человек, который разрешает этот конфликт, это человек, который загоняет конфликт в глубину, который оставляет его тлеть. И финал поэмы рассказывает, как российское государство сняло конфликт архаики и модерна: архаика и модерн оказались в этом государстве на равных правах, одинаково под его тяжелой пятой.

«Кавказский пленник» – глубочайшая поэма о том, как в России в условиях экспансии Российской империи большинство конфликтов теряет свою актуальность. Остается только один конфликт – конфликт свободы и несвободы. О Пленнике говорится: «Свобода! Он одной тебя / Еще искал в подлунном мире». И вот он выходит на свободу – а куда он возвращается? Он возвращается в военный лагерь, в котором перекликались сторожевые казаки. Он из одной несвободы попадает в другую, армейскую, имперскую. Финал многозначителен, и в этом глубочайшее пушкинское прозрение, которое современникам было, конечно, неясно.