Дэвид Беллос - Что за рыбка в вашем ухе? [Удивительные приключения перевода]

В малонаселенных частях света, где путешествия затрудняются географическими особенностями — высокими горами, безводными пустынями или густыми джунглями, — лингвистическое разнообразие особенно велико. Это объясняется тем, что племена, живущие в Папуа — Новой Гвинее на великих австралийских равнинах и в бассейне Амазонки, не часто вступают в контакты со своими соседями. Даже в такой развитой стране, как Швейцария, физические препятствия, столетиями затруднявшие контакты между жителями тамошних многочисленных высокогорных долин, оставили свой след в виде долгого сосуществования четырех основных языков. А вот там, где географические условия больше благоприятствуют путешествиям, а следовательно, и контактам, обменам, торговле и войнам, лингвистическое разнообразие куда меньше. Языки объединяются, когда объединяются люди.

Поэтому давайте откажемся от старого представления о лингвистическом разнообразии как о множестве ручейков, текущих по склону горы из одного ледника. Лучше представим его себе как беспрерывно меняющееся множество ручьев, родников, запруд и тающих снегов, стекающих вниз навстречу друг другу и объединяющихся в более полноводные реки. Английский опять-таки являет собой один из крайних случаев — в число его известных источников входит германский язык англов и саксов, французский, выученный норманнскими солдатами, захватившими остров в 1066 году, в сочетании с солидной добавкой латыни, горстью датского, щепоткой кельтского и обрывками из по меньшей мере сотни языков со всего света. В настоящее время он, похоже, выходит из берегов, проникая во множество других потоков. Но это не повод для беспокойства. Вероятность того, что английский поглотит все остальные языки, не больше, чем вероятность впадения Амазонки и Волги в одно море. В любом случае, как мы видели, благодаря базовому механизму лингвистической дифференциации английский маркирует различия не в меньшей степени, чем любой другой язык.

Из этого следует, что перевод появился не после падения Вавилонской башни. Перевод появляется тогда, когда какой-то группе людей приходит в голову светлая мысль, что, пожалуй, стоит поговорить с чуваками из соседнего квартала или обитателями другого горного склона. Перевод — первый шаг к цивилизации.

Между возникновением устной речи, которая стала выполнять социальные функции груминга, и изобретением алфавита прошли сотни тысяч или даже миллионы лет. За это время, которое навсегда осталось незадокументированным, человеческие сообщества обнаружили, что с помощью речи можно не только поддерживать порядок в своих семьях, кланах и племенах, но и делать многие другие вещи.

И с большинством этих других вещей перевод справляется. А вот выполнять, имитировать или дублировать межличностные функции человеческой речи с его помощью невозможно. Как мы писали в одной из предыдущих глав, переводчики не подставляют диалект вместо диалекта при переводе между установившимися языками. Hallo, darling, Yalrite? и Wotcha, mate — это формы приветствия, характерные для денди, уроженца Глазго или лондонца соответственно. Они могут быть переводами фразы bonjour, monsieur , но функция, которую они выполняют невольно и неизбежно, — это сообщение о принадлежности к определенному сообществу и ни к какому другому. Не стоит и пытаться передавать этническую, самоидентифицирующую составляющую высказывания. Любая другая формулировка на том же или другом диалекте или языке создает другую личность.

Если вы ищете невыразимое, то вот оно. Это совершенно очевидно. При переводе теряется не поэзия, а принадлежность к сообществу. Эту функцию языка — формирование сообщества — перевод просто не способен выполнить.

Но почти все остальное переводу подвластно. Именно перевод — в большей степени, чем сама речь, — служит неопровержимым доказательством человеческой способности думать и передавать свои мысли другим.

Давайте больше переводить.

Я хотел написать о переводе с одного естественного языка на другой, поэтому не упомянул о слове перевод как о термине в математике, логике и информатике. Иначе это была бы уже другая книга.

Не удалось мне коснуться и особенностей военного перевода, перевода в зонах боевых действий и в больницах. Тут я полный профан. У бесстрашных языковых посредников, которые трудятся в этих сферах, наверняка есть чему поучиться.

Читатели, знакомые с переводоведческой литературой, заметят и другие пробелы. Часть из них сделана сознательно. Эссе Джорджа Стайнера «После Вавилона» до сих пор имеется в продаже, а причины, по которым я не хочу более комментировать эссе «Задачи переводчика» Вальтера Беньямина, приведены в публикации Cambridge Literary Review 3 (June, 2010): 194–206.