Олег Лекманов - «Жизнь прошла. А молодость длится…» Путеводитель по книге Ирины Одоевцевой «На берегах Невы»

С. 110 Немецкого языка он не знал и жалел, что не знает. – …балладу Шиллера “Der Handsсhuh” он особенно любил. – Федор Федорович Фидлер (1859–1917), когда-то учивший Гумилева немецкому языку, 17 апреля 1911 г. внес в дневник такую запись: “Гумилев был лет пятнадцать назад моим учеником в гимназии Гуревича; он посещал ее лишь до третьего класса, обратив на себя внимание всех учителей своей ленью. У меня он получал одни двойки и принадлежал к числу самых неприятных и самых неразвитых моих учеников” (355, т. 1, с. 40). 22 августа 1916 г. Гумилев обратился с ходатайством в Главное управление Военно-учебных заведений, в котором просил допустить его к держанию офицерских экзаменов и замене “экзамена по немецкому языку экзаменом по французскому языку” (354, с. 255).

Приведем также отрывок из воспоминаний Н. Чуковского о Гумилеве, резко контрастирующий с комментируемым фрагментом НБН:

“Шумно пылал огонь в большом камине. Перед камином на стопочке книг сидел Николай Степанович, поджав колени к подбородку. На нем была темная домашняя курточка, самая затрапезная, но и в ней он казался таким же торжественным и важным, как всегда <���…>. И я с удивлением увидел, что в камине пылают не дрова, а книги, – большие толстые тома. Николай Степанович сообщил нам, что он топит камин роскошным тридцатитомным изданием сочинений Шиллера на немецком языке. Действительно, издание было роскошнейшее, – в тисненных золотом переплетах, с гравюрами на меди работы Каульбаха, проложенными папиросной бумагой. Брошенный в пламя том наливался огнем, как золотой влагой, а Николай Степанович постепенно перелистывал его с помощью кочерги, чтобы ни одна страница не осталась несгоревшей.

Мне стало жаль книг, и я имел неосторожность признаться в этом. Николай Степанович отнесся к моим словам с величайшим презрением. Он объяснил, что терпеть не может Шиллера и что люди, любящие Шиллера, ничего не понимают в стихах. Существуют, сказал он, две культуры, романская и германская. Германскую культуру он ненавидит и признает только романскую. Все, что в русской культуре идет от германской, отвратительно. Он счастлив, что может истребить хоть один экземпляр Шиллера.

Мы почтительно промолчали, хотя я от всей души любил Шиллера, известного мне, правда, только по переводам Жуковского. У Николая Степановича его германофобия была пережитком шовинистических настроений 1914 года” (411, с. 29–30).

Валерию Брюсову осенью 1907 г. Гумилев писал, что “любил” поэта Сергея Михайловича Соловьева (1885–1942) “за его переводы из Шиллера” (299, с. 444). Балладу Фридриха Шиллера (Johann Christoph Friedrich von Schiller; 1759–1805) “Der Handschuh” (“Перчатка”) переводили на русский язык Жуковский и Лермонтов.

С. 110–111 Когда через год открылись “нелегальные” столовые… – В голову не приходило. – В мемуарном очерке “С балетным меценатом в Чека” Г. Иванов описывает свои посещения вместе с Гумилевым двух “конспиративных кафе”, находившихся в Петрограде не на Фурштатской улице, а на Николаевской (ныне улица Марата) и на Невском проспекте:

“Сначала я обедал на Невском у какого-то старика еврея. Открыл этого еврея Гумилев, и, когда он впервые провел меня в эту столовую, богатство ее меня поразило. Гумилев, снисходительно улыбаясь, рекомендовал мне гуся с яблоками и хвастал интимной дружбой с хозяином, который трепал его по плечу, называя «господин Гумилев». Но человек ко всему привыкает и ничем не удовлетворяется. Месяца через два я в свою очередь свел Гумилева недалеко на Николаевскую, к некой мадам Полин, где выбор блюд был гораздо разнообразней и подавали не в патриархальной спальне с огромными пуховиками и портретом кантора Сироты, а в кокетливой столовой с искусственными пальмочками, на кузнецовском фаянсе и накладном серебре” (157, т. 3, с. 418–419).

С. 112–113 Его жена, Аня Энгельгардт, как все продолжали ее звать… – Проводить время с женой так же скучно, как есть отварную картошку без масла. – Роман Гумилева и Анны Энгельгардт, вероятно, завязался в 1916 г. (11, с. 361). В ноябре этого года Энгельгардт в письме к О. Гильдебрандт-Арбениной рассказывала: “Г<���умилев> пишет с фронта, я была оч<���ень> вероломной по отношению к нему; но все же я его не оч<���ень> не не люблю” (там же, с. 361). 30 ноября Гильдебрандт-Арбенина записала в дневнике: “Он ей нравится. Хоть <���она> и говорит – нет” (там же, с. 363). А еще раньше, 11 октября, К.Д. Бальмонт сообщал в письме к Е.А. Андреевой: “Я никого не видел, кроме <���…> Ани Э<���нгельгардт>, которая влюблена и в меня, и в Гумилева” (там же).