Олег Лекманов - «Жизнь прошла. А молодость длится…» Путеводитель по книге Ирины Одоевцевой «На берегах Невы»

“Молодой поэт горячо доказывает Гумилеву что-то и сыплет цитатами.

Гумилев не хочет уступать. Но спорить ему лень. Он перебивает спорящего, насмешливо улыбаясь: «Да, мой дорогой. Со своей точки зрения вы, пожалуй, и правы. Но если бы вы прочли семь томов натурфилософии Kappa, вы бы думали иначе»” (156, с. 445). Р.Д. Тименчик предположил, что Гумилев имел в виду книги английского философа Герберта Уилдона Карра (363, с. 454–455). А М.В. Безродный полагает, что речь могла идти о поэме римского стихотворца Тита Лукреция Кара “О природе вещей” (34, с. 196).

С. 33 Много месяцев спустя… – с гордостью называл меня… – В первой публикации отрывков из НБН по-другому: “Через год, у меня дома, сидя со мной на медвежьей шкуре перед камином” (278, с. 5). Сравните комментируемый фрагмент с воспоминаниями Г. Адамовича об О. и Гумилеве: “В литературных разговорах он любил со своим привычно горделивым видом, слегка прищурившись и растягивая слова, упомянуть о «моей молодой ученице Ирине Одоевцевой», но это входило в игру: надо же было дать понять профанам и непосвященным, что учиться у него, Гумилева, – большое счастье, исключительная удача. Надо было намекнуть, что если Одоевцева уже пишет стихи, обращающие на себя внимание, то потому, что ею именно он руководит. Но в глубине души он прекрасно знал, что после того, как Одоевцева усвоит стихотворную азбуку и таблицу умножения, ей никакие уроки больше не будут нужны. Гумилев был слишком проницателен, чтобы не видеть, что в «ученицы» Одоевцева не годится: она сама не могла бы дать себе отчета, почему одно стихотворение написала так, а другое совсем иначе, забыв о его наставлениях и советах, подчиняясь только внутреннему влечению” (4, с. 148).

С. 34 Я тут же решил, что завтра же уеду в Бежецк… – В городе Бежецке Тверской губернии с 1917 г. жили мать Гумилева Анна Ивановна Гумилева (Львова; 1854–1942) и его маленький сын Лев.

С. 34 На чердаке своем повесился / Из чувства самосохранения. – О. с небольшой неточностью цитирует финал стихотворения Владимира Ананьевича Злобина (1894–1967), вошедшего в известную книгу “Восемьдесят восемь современных стихотворений, избранных З.Н. Гиппиус”:

(84, с. 46)

С. 34 Январь 1919 года. – В журнальной публикации отрывков из НБН следующему далее тексту предшествовал такой обширный фрагмент:

“Весна 1921-го года. Последняя весна жизни Гумилева. Помню, Гумилев говорил:

– Никогда еще не было такой волшебной весны. Никогда Петербург не был еще так прекрасен. И никогда еще я не был так счастлив.

– Тьфу, тьфу, чтоб не сглазить! Сухо дерево! – перебивает Георгий Иванов.

– Брось, Жоржик! Ты еще суевернее меня. – Гумилев пожимает плечами. – Я сейчас совершенно убежден в своей удаче. В удаче во всем. Мне даже в карты стало чертовски везти, а раньше я все проигрывался. Я достиг полноты сил, полноты таланта. Я сейчас на полдороге странствия земного. В кульминационной его точке. Я так и хочу назвать мой сборник стихов: На середине странствия земного, – как у Данте. Впрочем, я еще не решил. Но такой весны все-таки никогда не было.

Да, я согласна. Никогда еще не было такой волшебной весны. И никогда не только Гумилев, но и я, и Георгий Иванов – не были так счастливы. И, конечно, нам всем во всем неслыханно везет. И всегда во всем будет везти. А как же иначе?

Мы втроем – Гумилев, Георгий Иванов и я – возвращаемся из «Звучащей Раковины». Сначала Гумилев читал лекцию, и вся «Звучащая Раковина» чинно и благоговейно слушала своего мэтра. Потом читали и разбирали стихи. Потом, как почти всегда, стали играть в театр. В новый род театра для себя, по определению Гумилева. Театр без зрителей, с одними актерами и только для актеров. Гумилев тут же придумывает пьесы, и все с увлечением их разыгрывают.

Сегодня было особенно весело и шумно. Хохотали так, что не могли подавать реплик. Один Гумилев сохранял завидное самообладание, на зависть мне. Впрочем, ему и не приходилось по роли говорить – он изображал мустанга в прерии: брыкался, скакал и ржал, стараясь не дать ковбоям набросить на себя лассо.