Виктор Петелин - Мой XX век - счастье быть самим собой

Дочитываю: «Идейный противник Октября, не принявший новую Россию, Бунин был и оставался патриотом и гражданином. Ибо таковые были по обе стороны баррикад в пору величайшей трагедии – гражданской войны, уроки которой нам еще предстоит долго и мучительно осмыслять» – и надолго задумываюсь: ведь действительно только новое мышление, которое легко и просто вошло в сознание каждого из нас, позволило допустить эти мысли до печатных страниц. Наконец-то о «Дневниках» Бунина заговорили в полный голос. А Михаил Антонов писал о марксистско-ленинской теории в различных ее аспектах без аллилуйщины и начетничества, заговорил так, как того заслуживает всякая теория, некоторые положения которой были опровергнуты практикой тяжких многолетних испытании. Статьи разные по стилю, по материалу, но обе, прочитанные одна за другой, захватывают тебя целиком и погружают в раздумья о пройденном Россией мучительном, драматическом пути к сегодняшнему дню.

«Марксистско-ленинская философия как принципиально атеистическое учение считает религию пережитком прошлого, признаком недостаточного развития человека или народа, общества. Это делает ее столь же принципиально неприемлемой, например, для многих прогрессивных партий арабского мира, которые стремятся сочетать стремление к социализму с положениями ислама. Иранский феномен, события в Афганистане и многие другие явления современности показывают, что и в этой сфере жизни человечества марксистско-ленинская философия не отвечает идеалам и чаяниям многих народов планеты. Только атеизм – это лишь отрицание. Одним отрицанием жить нельзя. Где же положительное начало взамен отринутого?

Если марксизм отбросил религиозные заповеди нравственности, то ведь его философия должна же была выработать полноценную им замену, ибо людям нельзя жить в этической пустоте».

Эти мысли не раз вернутся ко мне во время встреч и разговоров с духоборцами, которые входят в Ассоциацию канадцев русского происхождения. Уже в Монреале к нашей группе присоединились видные деятели этого движения – Кузьма Тарасов и Петр Самойлов, разговоры с которыми многое прояснили и высветили гораздо ярче, чем представлялось до сих пор.

А пока, как говорится, с корабля прямо на бал: наше консульство вместе с обществом Канада – СССР устроило прием, на котором нас ждали очень непростые вопросы. О перестройке, гласности, Ельцине, Сахарове. Не знаю, как моим коллегам, но мне особенно интересно было разговаривать с профессором Александром Федором, который, оказывается, не раз бывал в Советском Союзе, специализируется в области русской литературы и хорошо осведомлен о наших противоречиях и сложностях. По моим ответам на его острые вопросы, скорее всего, он убедился, что у нас действительно идет перестройка. А спрашивал он и о Булгакове, и о Шолохове, и об истоках нашей революции, то есть как раз о том, что и меня последнее время особенно интересует и волнует. Опасаясь, что в этой суете я не на все вопросы мог ответить обстоятельно, послал ему из Кастлгара, нашей главной «резиденции» в Канаде, где происходили основные события, свою книгу «Мятежная душа России»: может, эта книга дополнит мои ответы.

А с этого приема – в гостиницу, недалеко от аэропорта. Утром следующего дня мы отбывали в Калгари. Приземлились в Торонто, походили по книжному магазину аэропорта: Фарли Моуэта и здесь много издают. И вот он, Калгари, знаменитый город, принимавший недавно зимнюю Олимпиаду, а сейчас горько переживающий прощание с Уэйном Гретцки. Здесь мы встретились с главным координатором нашей поездки – профессором Гордоном Тернером, крепко сбитым молодым еще человеком, похожим скорее на шкипера из полюбившихся приключенческих романов, чем на профессора. Вскоре мы убедились в его блистательных организаторских способностях – под его руководством мы действовали безотказно.

Ну что такого – приехать к Бобу Сталворти в его дом, посидеть в его хорошо обставленном кабинете, поговорить о положении канадских и русских писателей, узнать, что его литературная работа оплачивается очень скудно, живет он на средства своей жены, преподавательницы в колледже, он продемонстрировал работу своего личного компьютера, написал, что-то поправил и тут же исправленный текст появился на экране; потом еще проделал некоторые манипуляции – и снова появился исправленный текст. Компьютеры, как и некогда пишущая машинка, повсеместно вошли в быт канадского писателя.