Марина Шумарина - Язык в зеркале художественного текста. Метаязыковая рефлексия в произведениях русской прозы

Итак, общенациональный русский язык представлен в обыденном метаязыковом сознании совокупностью вариантов (см. схему 3 на с. 154).

Основным вариантом выступает обычная, повседневная и общепонятная, «обычная» речь («обычный», «нормальный», «человеческий» язык), которую часто называют просторечием, хотя содержание этого понятия не равно содержанию лингвистического термина просторечие. «Обычный» язык – это немаркированная, основная форма повседневной речевой коммуникации рядовых носителей языка, допускающая индивидуальное варьирование, которое обусловлено личным опытом говорящего. «Обычный» язык – это наиболее понятная, ясная форма речи, и представление об этой форме как «первичном коде» соотносится с идеей внутриязыкового перевода сообщений, созданных во «вторичном» коде, на «нормальный» язык.

Схема 3

Научная и наивная модель социальной дифференциации языка

Научная модель Наивная модель

Основному варианту противопоставлены, с одной стороны, усложнённые формы речи, используемые в особых случаях (официальная, научная, профессиональная, философская, торжественная и др.), а с другой, – более грубая, жаргонизированная речь. Такое противопоставление органично вписывается в наивную картину мира, поскольку «в рамках наивной эпистемологии часто… «заумное» противопоставляется «простому и понятному»» [Кашкин 2008: 30].

Отличается от «обычного» языка (речи) и литературный язык (речь), которая занимает в системе коммуникативных вариантов особое место – это образцовая, правильная, красивая речь, вызывающая одобрение. Само прилагательное литературный в сочетании литературный язык используется как качественное, обозначая признак речи, который может быть ей присущ в большей или меньшей степени. Литературный язык – это безусловная ценность, оазис чистоты, предмет гордости и восхищения, некое совершенство, однако подверженное опасности утраты, забвения.

Осознание того, что родной язык представлен в действительности целым рядом вариантов, разновидностей, побуждает «естественного лингвиста» к рефлексии о своеобразном «билингвизме» носителей языка, которые в разных ситуациях переключаются с одного кода на другой, осуществляют перекодирование информации, чтобы сделать сообщение более понятным для себя (или своего адресата). Некоторые наблюдения над таким «билингвизмом» весьма тонки и метки. Ср.:

По сей день выстрел для меня не громкий звук огнестрельного оружия, а рангоутное дерево, поставленное перпендикулярно к борту; беседка – не уютная садовая постройка, а весьма неудобное, шаткое висячее сиденье; кошка в моем представлении, хотя и имеет от трех до четырех лап, является отнюдь не домашним животным, но маленьким шлюпочным якорем. С другой стороны, если, выходя из дому, я спускаюсь по лестнице, на бульваре отдыхаю на скамейке, а придя домой, разогреваю чай на плите, то, стоит мне попасть на судно (хотя бы и мысленно), эти предметы сразу превращаются в трап, банку и камбуз соответственно. Поразмыслив над этим, я решил было вовсе изгнать все морские термины из своего лексикона, заменив их теми словами, которые с давних пор существуют в обычном нашем живом языке. Результат, однако, получился весьма нежелательный: первая же лекция, прочитанная мною в соответствии с принятым решением, доставила много ненужных огорчений как мне, так и моим слушателям. Начать с того, что лекция эта продолжалась втрое дольше против обычной, ибо оказалось, что в морском языке есть немало терминов, вовсе не имеющих замены. Я же, не желая отступать от принятого решения, каждый раз пытался заменить эти термины их пространными толкованиями (А. Некрасов. Приключения капитана Врунгеля).

В приведенном рассуждении затронут ряд сугубо лингвистических и психолингвистических вопросов. Так, обращается внимание на то, что структура тезауруса языковой личности связана с индивидуальным, в том числе профессиональным, опытом человека: при назывании многозначного слова (или одного из слов-омонимов) первыми актуализируются значения, наиболее значимые для данной личности. Действительно, как отмечают специалисты, «добываемые в соприкосновении с внешним миром знания и впечатления перерабатываются на разных уровнях индивидуального сознания, превращаясь в «глубинные» и «поверхностные» познавательные структуры» [Дридзе 1980: 110], и своеобразие этих структур обусловлено характером опыта личности. Поэтому «механизм восприятия может носить индивидуальный характер, т. е. в большой степени зависеть от индивидуального опыта реципиента» [Леонтьев 1997: 134]. Поэтому для профессионала «обычный» язык, о котором говорилось выше, обладает «смещенным центром тяжести»: для моряка «первичным» кодом, определяющим зону ближайших ассоциаций, является специальная, «морская» речь.