Марина Шумарина - Язык в зеркале художественного текста. Метаязыковая рефлексия в произведениях русской прозы

На уровне лексики такая «упрощённая» картина мира реализуется как «размытость значения слова» [Крысин 1989: 60], при котором говорящими нечётко ощущается денотативная отнесённость, не очерчены границы лексического значения единицы. Собственно говоря, употребление нелингвистами самого термина просторечие (как и терминов жаргон, сленг) демонстрирует упомянутую «размытость значения слова».

Ср. популярную в лингвистике (первые десятилетия после революции) идею об архаических, «отсталых» типах говоров и «передовых», близких к литературному языку, о необходимости борьбы с самими диалектами и с диалектизмами в русской речи [см. об этом: Касаткин 1993: 86–89].

Определение литературный в сочетании литературный язык может и не нести никакой семантической нагрузки – о таких случаях идет речь в § 2.1; в этой части книги такие примеры не рассматриваются.

В соответствии с таким представлением литературное слово – это слово из художественного текста: А семья у меня, по нашим временам, огромная. <���…> и тетя, которую раньше назвали бы приживалкой,но это плохое литературное слово.А мы тетю любим, она выгуливает собаку и вычесывает кота, она с нами всю жизнь, на самых непочетных работах (Г. Щербакова. Моление о Еве). Ср. с примером из текста 1862 г.: <���…> сами посудите: Пселдонимов – ведь это происходит от литературного слова«псевдоним» (Ф. Достоевский. Скверный анекдот).

Именно это обстоятельство заставляет исследователей обращать специальное внимание на соотношение понятий «литературный язык» и «язык художественной литературы», особо комментировать факт их несовпадения [см.: Максимов 1975].

Правда, в словаре слово масляник дается с пометой «областное» [СУ].

Если быть точнее: в нашем материале не встретилось ни одного примера, в котором интерпретировались бы как разновидности литературного языка / речи, например, научная речь или официально-деловая.

Здесь имеются в виду только те примеры, в которых словосочетание человеческий язык синонимично выражениям обычный язык, нормальный язык. Об иных значениях данного сочетания см. в § 2.1.

При этом разными носителями языка и «нормальное» может пониматься неодинаково. В целом для обыденного сознания нормальный язык – это не столько специальное обозначение для одного из социальных вариантов языка, сколько обозначение привычного говорящему варианта – того, которым он пользуется в повседневной коммуникации. Ср. пример, в котором «нормальной» и «человеческой» признается жаргонная речь: Я ему, блин, в натуре человеческим русским языкомсказал, типа давай перетрем это дело. Короче, угомонись малехо. Ты уже всю округу своей бодягой забил. Или уже, блин, отстегивай за наши убытки, или конкретно урезай обороты (В. Мясников. Водка. НКРЯ).

В то же время «перевод» с общепонятного языка на социально / функционально ограниченный код – это чаще всего содержание комического дискурса. Ср.: Ницше написал. Там, сука, витиевато написано, чтоб нормальный человек не понял, но все по уму. Вовчик специально одного профессора голодного нанял, посадил с ним пацана, который по-свойски кумекает, и они вдвоем за месяц ее до ума довели, так, чтоб вся братва прочесть могла.Перевели на нормальный язык (В. Пелевин. Чапаев и пустота).

Безусловно, под рефлексией здесь понимается осознанное, критическое, верифицируемое отношение (то, что мы охарактеризовали – применительно к языку – как рефлексию второго уровня), которое мифу «противопоказано». В то же время на уровне подсознательного контроля поведения (рефлексия первого уровня) миф непременно учитывается как «объективная реальность, которая подразумевается в разговоре и других действиях» [Филлипс, Йоргенсен 2004: 69; выделено нами – М. Ш.].

В. В. Колесов считает, что в такой диффузности, нерасчлененности понятия проявляются особенности специфически русского «образно символического» восприятия слова [Колесов 2003: 33]. Возможно, указанное свойство характерно не только для этнического менталитета, сколько для обыденного сознания, которое в норме оперирует мифами.

Ср. мифологические построения «любительской» лингвистики, которые, как правило, изложены наукообразным языком.