Знание-сила, 2002 № 10 (904)

Разумеется, трудно согласовать остановку Земли с законами небесной механики; но почему не принять, что тут играли роль другие – например, электромагнитные – взаимодействия между сталкивающимися планетами? Правильно, при мгновенной остановке нашей планеты на ее поверхности ничего бы не уцелело; но почему не допустить, что остановка происходила постепенно, в течение нескольких часов? И так далее.

Эта война с постоянно ускользающей тенью, эта необходимость опровергать все новые и новые – и каждый раз ничем (кроме «а почему бы не предположить…») не подтверждаемые – «соображения», эта заранее обреченная попытка доказать «общественности», что этого нельзя «предположить», потому что нельзя никак, – все это не могло не превратить теорию Великовского в самую ненавистную и одиозную тему в научных кругах. Но кроме таких, по существу психологических, причин ненависть эта имела и другие, более глубокие корни. Научный мир сознавал, что Великовский нащупал его уязвимое место. Теория планетарных столкновений была всего лишь частным выражением общего принципа, который отрицал – не более, не менее – все то, на чем была основана современная наука, во всяком случае – наука последних веков: ее понимание устройства мира.

На что же замахивался Великовский своей теорией столкновений? В 1955 году он опубликовал свою третью книгу – «Земля в конвульсиях», – в которой развернуто изложил свои общенаучные взгляды. В этой книге он выступил с открытым забралом перед научным миром. Он не намерен был задерживаться на столкновении Земли с Марсом и Венерой. В конечном счете, эта катастрофа была лишь одним из эпизодов обшей «катастрофической» истории Земли.

Слою произнесено, и слово это «катастрофизм». Оно имело давнюю историю, восходившую еще к XVIII веку. Именно тогда Кювье впервые выдвинул концепцию, согласно которой биологические виды формировались в ходе сменявших друг друга земных катастроф. Этот взгляд на историю планеты был впоследствии отвергнут в пользу «градуализма и униформизма», которые в палеонтологии защищал Ламарк, в геологии – Лайелль, а в биологии-Дарвин. Постепенно принципы градуализма и униформизма стали ведущими в современной науке. Они легли в основу научного мировоззрения. Можно сказать, что они образовали основу нашей нынешней культуры, нашего взгляда на мир. Все мы подсознательно предполагаем, что основные условия бытия в природе сохраняются неизменными (униформными) в течение космически длительных промежутков времени, а на фоне этих неизменных условий происходит постепенное («градуальное») и плавное развитие, имеющее характер неуклонного «прогресса» («эволюции») – будь то усложнение космоса вплоть до появления в нем живого, усложнение живого до появления человека или совершенствование самой человеческой жизни.

В свое время «эволюционный принцип» сыграл явно плодотворную роль. Он позволил преодолеть концепцию «катасгрофизма» с ее неизбежным ожиданием неминуемых апокалиптических катастроф. Надежда на возможность профессивного развития постепенно превратилась в бездумную уверенность, почти в догму. История, природа и космос оказались закованы в железные обручи неизменных – извечно и навсегда – «законов», отклонения от которых невозможны. Любая неожиданность, катастрофа, «внешнее вмешательство», нарушающее эволюционный ход вещей, стали восприниматься как «вненаучные» и «незаконные», мысль о них – как возврат к религиозному апокалипсису, как «мракобесие», в лучшем случае – невежество.

Своей «теорией столкновений» Великовский бросил вызов этой лапласовско-ньютоновской вере. Он не ставил под сомнение сами законы Ньютона: ведь и его «столкновения» управлялись в конечном счете этими законами. Под сомнение он ставил «плавность», постепенность эволюции мира. По существу, он неявно возрождал «катастрофизм» Кювье.

«Земля в конвульсиях» не оставляла сомнений в том, что атака Великовского идет именно в этом направлении – на фундаментальные принципы современного научного мировоззрения. В этой книге она развертывалась уже по всему фронту. Чтобы доказать свой тезис «глобального катастрофизма», Великовский обращается к данным о гибели доисторических животных; никакими эволюционными гипотезами, утверждает он, нельзя объяснить внезапное исчезновение целых видов – мамонтов в Сибири или носорогов в Канаде. (К этому списку мы могли бы добавить знаменитых динозавров пустыни Гоби.) Многие из этих погибших животных вмерзли в лед так быстро, что их размороженное мясо и сейчас еще годится в пищу собакам. Значит, их гибель была результатом глобальной – космической, геологической или климатической – катастрофы Некоторые данные по-видимому убеждают, что такие горы, как Гималаи, появились уже в историческое время, а рождение целой горной цепи не могло не быть катастрофическим явлением. Гигантские трещины в океанском дне – другое свидетельство недавних геологических конвульсий нашей планеты. Развалины древних городов, «отступивших» от морского побережья, – признак недавнего смещения морей под воздействием гигантских сдвигов земной поверхности. Изменения климата, обнаруженные учеными в прошлом Земли, могут быть объяснены только как результат резких потрясений, смещавших земную ось. Следы массового падения метеоритов в различных местах земного шара означают, что Земля претерпевала катастрофические столкновения с метеоритным роем или огромными кометами – и возможно, неоднократные. Все эти факты говорят в пользу «катастрофизма» против «эволюционизма». Космическая история Земли была историей катастроф. Ее геологическое прошлое было чередой катаклизмов, а не плавным развитием. Становление биологического мира определялось последовательностью катастрофических исчезновений одних и появлением других видов, а не эволюционными принципами и естественным отбором по Дарвину. Вся современная научная картина мира покоится на ошибочных представлениях – и потому должна быть пересмотрена.