Знание-сила, 2004 № 03 (921)

Сын литовского дворянина, танцор, кавалер, всеобщий любимец в треуголке, отороченной золотым галуном, с эфесом шпаги на боку, знает пять языков, ему предсказывают дипломатическую карьеру. Езус Мария, как же он стал тогда бы Черским?! Нет, его ждала Полярная звезда.

Мальчишка, замешанный в польских волнениях, шагает под лязг кандалов, под брань конвоя через всю Россию в Сибирь, в линейный батальон штрафным рекрутом. И сам каторжник, сторожит в Омске прославленный Достоевским «Мертвый дом».

В нем он повстречал несколько замечательных политзэков, благодаря которым прочел «Происхождение видов» Дарвина, «Трактат о теплоте» Тиндаля, «Естественную теорию земной коры» Лайоля, книги о кольцах Сатурна, каналах на Марсе...

Особенно манила геология. Черский умудряется сходить в поход по Иртышу и Оби, набрать по берегам великих сибирских рек россыпь минералов и костей доисторических животных. По счастливому случаю в тех краях оказывается академик Миддендорф, знакомится с коллекцией Черского и заявляет: «Вы сделали пенное открытие».

Стараниями друзей Черский получает в Иркутске место писаря, библиотекаря и консерватора музея Русского географического общества. Исследует Саяны, Байкал, проходит пешком три с половиной тысячи верст. В перерывах между экспедициями живет на окраине города, снимая тесную угловую комнату. У хозяйки две дочери, Черский учил их грамоте. Любознательная Мавруша все спрашивала: «Что такое земля? Почему плавают рыбы и летают птицы?»

Семнадцатилетняя Мавра Павловна стала женой Черского и верной спутницей во всех странствиях. Шли на рыбачьем паруснике вдоль берега Байкала... Видимо, тогда Черский сделал первые засечки. Нетрудно представить картину, как человек, стоя в лодке, вырубает в неподатливой породе бороздку, выбивает дату, наподобие того как влюбленные пишут: «Здесь были Саша и Маша». Лодка под ногами ходит ходуном.

Однажды так ударило о скалу, что едва не перевернуло...

«Мне Байкал, — говорит капитан Дойников, — напоминает плавание в Татарском проливе, такие же волны, туман, лед». «А крушения туг случаются?» — осторожно интересуюсь я.

«Да нет, — говорит капитан, - раз, правда, катер в тумане пароходом разрезало. Другой раз такое же суденышко, как наше, смерч догнал среди ясного дня и перевернул. Но это редко, — успокаивает капитан, — по пьянке...»

Мы заворачиваем за мыс Покойники. Погода тихая, чудесная. А обычно ветер дует. С северо-востока — баргузин, с юго-запада — култук. Есть сезонные — слабые, но резкие при сорокаградусном морозе хиузы, мягкие весенние шелоники, причудливые, с загибом мысовки и завивки — поэму написать можно о байкальских ветрах. У человека туг должна быть особая психология. Не шумная...

Женя Дойников из школы ушел за три месяца до окончания: считал, что директор зажимает индивидуальность. Теперь думает: ерунда, просто учиться лень было. Устроился к отцу на катер матросом.

«Я покой ценю». — «Тебе сколько лет-то?» — «Двадцать пять».

Женя по своим убеждениям — охотник с уклоном в лесничие. Дожили: в пяти километрах от поселка ни рябчика, ни белки. В сетях ячейки год от года все мельче. Ставят на нерпу, а с ней всё осетры попадают. Ушла романтическая охота под парусом: его прикрепляли к саням, охотник надевал белую одежду, толкал парус впереди себя, со стороны выглядело, будто плывет кусок льда. «Теперь, — говорит Женя, — просто бьют в воду из „мелкашки“...»

Вот и засечки Черского — вроде нерпы и осетра.

Специфика поиска засечек, по словам Жени Дойникова, такова: надо идти ближе к скалам. В лодке можно только в тихую погоду подъехать, а в шторм ничего не увидишь. Искали все лето. Одну засечку нашли на Зимовейном мысу, другую на Бакланьем острове. Там когда-то было полно бакланов, но кто-то посчитал, что из-за них меньше рыбы, и бакланов истребили. Даже устраивали соревнования среди пионеров — кто больше соберет бакланьих яиц...

От бакланов теперь остался пустой звук — название острова. Переименуют его — никто и не вспомнит, что здесь водились бакланы, морская птица.