Знание-сила, 2005 № 05 (935)

В некоторую растерянность впадают наши конкурсанты и от странных бабушкиных воспоминаний о "человекообразных" оккупантах: стоял у них дома немец — тихий, вежливый, очень музыку любил и детей подкармливал. Как-то не сразу им приходит в голову, что немец этот и запомнился именно тем, что на других похож не был. Отдельные рассказы об отношении к пленным немцам, после 45-го они были повсюду: их часто жалели, подкармливали.

И — поразительная история одной фотографии. Она висела в доме семьи раскулаченных, несчастной женщины с пятью детьми, "отвязными", как сказали бы сегодня, подростками военного времени, которые кормились и семью кормили тем, что удавалось стащить с поля боя, когда бой уже кончился. Очевидно, среди прочего притащили и эту фотографию. Молодая немецкая женщина, очень красивая, с красивой прической; рядом девочка в кружевном платьице с маленькой корзиночкой — классическая немецкая фотография. Наверное, это была картинка из какой-то другой, как в кино, красивой жизни, так вешали на стенку вырезки из "Огонька". Она сохранилась рядом с фотографией прабабушки в платке, валенках и телогрейке. У нас даже была идея найти эту женщину или ее семью в Германии, но ничего не вышло, никаких зацепок, где искать, нет. Но это — определенное свидетельство того, что лютой, абсолютной ненависти к немцам как таковым не было.

Все-таки удивительный у нас народ...

Стереотипы, затверженные старшими в годы советской власти, стереотипы, впитанные младшими, порой рушатся от соприкосновения с живым рассказом свидетеля и участника. Особенно когда речь идет о таких сложных вещах, как жизнь на оккупированной территории. Вдруг выясняется, что сельские жители партизан боялись порой не меньше, чем оккупантов, что они чувствовали себя между молотом и наковальней (бесхитростный бабушкин рассказ: у нас в деревне все было спокойно, партизаны не баловались, и как-то все обошлось, а вот соседнее село, куда они приходили, потом немцы сожгли и всех поубивали).

Одна прекрасная работа у нас была: семья после войны оказалась в Мончегорске, и девочка оттуда постоянно ездит к бабушке в Белоруссию. Она заинтересовалась местным кладбищем — наши конкурсанты часто отталкиваются от какого-то зрительного образа, будь это кладбище, старая церковь. Так вот кладбище белорусского местечка, население которого на две трети состояло тогда из евреев, и все они были уничтожены. Девочка начинает спрашивать про это кладбище, ей рассказывают про уничтоженных евреев, про партизан. Рассказывают о бывших полицаях и рассказывают бывшие полицаи. Из всего этого складывается очень сложная картина прямо в духе Василя Быкова. А кончается это все замечательной сценой: 9 мая все собираются и пьют — и бывшие партизаны, и бывшие полицаи.

Это талантливая работа: девочка умеет слушать и улавливает интонации. Подобные сюжеты встречаются и в других работах, но порой подростку трудно справиться с таким материалом.

Есть веши, о которых не принято было говорить, которые по самым разным причинам вытеснялись. Но как только подростки чувствуют, что взрослые что-то недоговаривают, что- то скрывают, у кого-то из них обязательно возникает естественное желание все-таки докопаться до правды. Это, например, сюжеты, связанные с Холокостом. Мальчик из Краснодара обнаружил, что ходит каждый день по никак не обозначенным местам массовых расстрелов. В другой работе — скупой рассказ: соседка-еврейка пришла ночью с детьми чего-то просить, бабушка им дала еды, вещей, но оставить у себя их не могла, потому что их бы тогда самих расстреляли. Есть и чувство вины, и потребность оправдаться.

Еще из тем, которые были табуированы в официальной советской истории войны: расстрелы на месте так называемых дезертиров. Неоправданная жестокость вызывает сочувствие к жертвам: ну, струсил солдат, в первом бою спрятался, так все равно в следующем бою он голову сложит, зачем же его было расстреливать?!

Гораздо чаще, чем фронтовая, возникает в работах картина тыла (ведь рассказчицы — в основном прабабушки и бабушки, они дожили). Часто она не светлее военной. Многие стали жертвами указов военного времени, получив срок за опоздание, за невыполнение трудодня, за то, что не вовремя ушел с трудового места. Потом, с 47-го года, указ о мелких хищениях, по которому ("за колоски") пошли в лагеря тысячи... Ну, три года отсидели, никто их не реабилитировал, вообще что-то неприличное, люди это скрывали, а теперь стали рассказывать. Дети передают такие рассказы без всякого осуждения. Эта их готовность встать на сторону "маленького человека" против государства очень подкупает.