Знание- сила, 2006 № 05 (947)

Изумление советского ветерана по поводу внезапности появления Третьей идеи — важный факт, интерпретировать который — вместе с неопределенностью Сахарове кого описания — помогает сопоставление с американской историей. Если Бете воспринял открытие Теллера как совершенно неожиданное, непредсказуемое "гениальное прозрение", то объяснимым становится и впечатление Феоктистова от внезапности Третьей идеи. А Зельдович, как честный человек науки, не мог претендовать на полноценное соавторство Третьей идеи. Ведь с ее прототипом он был знаком по материалу Фукса 1948 года, но не воспринял ее, пока Сахаров не открыл ее заново в 1954 году. И, наконец, если при разработке Третьей идеи Зельдович вносил какие-то элементы, идущие от материала Фукса, то он вынужден был умалчивать их совсекретное происхождении (как он умалчивал о том же источнике своего знания реакции дейтерия-трития, важной для водородной бомбы). А Сахаров мог думать, что Зельдович не меньше его "понимал и предугадывал перспективы и трудности", а значит, имел право на соавторство. Тогда становится понятной неопределенность, с которой Сахаров пишет об авторстве Третьей идеи. Из того, что он лишь много позже пришел к догадке, что первоначальная идея "Трубы" была "цельнотянутой", слелует, что о материале Фукса 1948 года он и подавно не знал.

Такое непростое сочетание знаний, догадок и незнаний у Сахарова можно подкрепить тем, как высоко и когда оценил его талант Зельдович. По свидетельству близкого сотрудника, именно по поводу "чрезвычайно эффективного технического решения проблемы" (то есть водородной бомбы) Зельдович говорил: "Я — что, а вот Андрей!" А В.Гинзбургу Зельдович признавался: "других физиков я могу понять и соизмерить. А Андрей Дмитриевич — это что-то иное, что-то особенное".

Судя по всему, такое отношение к Сахарову сформировалось у Зельдовича именно во время их совместной работы над созданием термоядерного оружия, и особенно в связи с Третьей идеей.

Я. Зельдович

Подытожить российско-американскую историю водородной бомбы можно было бы подтверждением титулов "отцов водородной бомбы" для Теллера и Сахарова, хотя подобная фразеология не из их обихода.

Наиболее сушественное объективное различие двух совершенно секретных историй состоит в том, что в США успех был достигнут одним большим прыжком, а в СССР — двумя поменьше, с промежуточной опорой в "Слойке".

Не менее существенно субъективное различие — в общественных обликах главных теоретиков термоядерного оружия: у одного репутация, похоже, непоправимо испорчена, у другого — почти невредимая, что вынуждает историка аргументировать по- разному: одному верят на слово, а другому — нет. Причины этого различия — за пределами чистой науки и техники. Но и там ситуацию способен прояснить российско-американский свет.

Мнение, что Теллер обеспечивал свой научный приоритет за счет соавтора Улама, не подкрепляется другими подобными примерами из его научной биографии. А красноречивый контр-пример — предисловие Теллера к монографии 1972 года об эффекте Яна-Теллера. Суть этого предисловия в том, чтобы объяснить, почему "этот эффект должен носить имя Ландау". Вклад Ландау сводился к устному замечанию в разговоре с Теллером, когда они встретились в Институте Нильса Бора в Копенгагене в 1934 году. То была их последняя встреча и последняя поездка за границу советского физика, а познакомились они в 1930 году, когда в том же институте оба провели по нескольку месяцев. К 1972 году, напомню, Ландау не было в живых уже четыре года.

Железный занавес, непрозрачный в обоих направлениях, способствовал иллюзиям с обеих сторон. С восточной стороны действовали еще красивая сказка о социализме и реальносоциалистический контроль над информацией. Одним из проявлений этого стало то, что в марте 1953 года "отцы советской водородной бомбы", Андрей Сахаров и Виталий Гинзбург, горевали по поводу смерти Сталина. Потом они вспоминали об этом со стыдом и недоумением, но им понадобились многие годы, чтобы понять, что они, по выражению Сахарова, "невольно создавали иллюзорный мир себе в оправдание". И тогда Сахаров уподобил свою страну "гигантскому концентрационному лагерю", найдя подходящий эпитет для ее общественного строя — "тоталитарный социализм".

Способность строить иллюзорные миры для самооправдания весьма универсальна, и действует независимо от общественного строя, а незнание — наилучший цемент для такого рода строений.