Знание-сила, 1997 № 03 (837)

Я вздрогнул, когда мой внутренний голос произнес те же неумолимые слова. Да, надо ехать, Тартарен поехал — и я полечу!

Волшебный полет над сплошь замерзшим Карским морем, над северной оконечностью Новой Земли с ее мысом Желания и бухтой Наталии (военным аэродромчиком). Стоял полдень, и невзирая на полярную ночь, было довольно светло, особенно на высоте полета. Я впился в иллюминатор, чтобы увидеть берег, уходивший на юго-запад, к моей Русской гавани. Меня долго не покидало острейшее желание оказаться сейчас там, увидеть тот лед между берегом бухты и островом Богатым, сторожащим выход в открытое Баренцево море, то самое место, где мы с Толей погибали, да вот погибли не все...

Уже в сплошной тьме самолет подлетал к острову Хейса. Внизу горели сигнальные огни («ушаты» с налитой в них соляркой), очертаний берегов не было видно. Машина плавно покатилась на лыжах, и еще через минуту мы с Михаилом уже обнимались, тискать друг друга и выкрикивали какие-то восторженные слова.

В Москву полетела моя ликующая радиограмма: «Я счастлив», и в этих словах содержалась вся правда, одна правда и только правда! Задували метели, били в лицо, закрытое матерчатой маской, я задыхался от упругого морозного воздуха, передвигаясь навстречу ветру короткими перебежками между домами, руки в протезах отчаянно леденели, ноги в унтах промерзали, казалось, насквозь (как никак, а температура опускалась ниже тридцати), и все вместе это называлось счастьем. Кто не поверит мне сейчас, тот никогда не поверит, и побороть такое неверие я не в силах. Но радовался я тогда в самую полную силу, все две недели пребывания на Хейсе, да еще две недели ожидания на Диксоне, тоже принесшие мне ощущение почти блаженства!

Я бродил по острову с Михаилом, посвятившим мне все доступное ему так называемое свободное время, с многочисленными новыми друзьями, а тут, в обсерватории, их было свыше ста, не чета какой- либо забытой Богом обычной зимовке? Меня возили в безумно тряском вездеходе к красивейшим скалам Близнецам, на ледник, ничуть не похожий на мой родной ледник Шокальского в Русской гавани, но тоже ставший мне родным, в ледяное заснеженное море, где стояли впаявшиеся в лед высокие остроконечные айсберги, куда более величественные, чем новоземельские, и тут уж дух захватывало при одной мысли об исполинских айсбергах Гренландии или совсем уж мифической Антарктиды. Ежедневно, когда позволяла погода, я любовался полярными сияниями, но, естественно, главным объектом восхищения стали для меня запуски исследовательских ракет, уходивших на высоты двести и более километров.

...Мне было очень хорошо и трудно, порой казалось, что быт меня одолеет. Отсутствие водопроводной воды и уборная в ледяном тамбуре могли меня доконать, и я ежедневно со страхом ждал завтрашнего утра... Перебои с электричеством еще на Диксоне вынудили меня начать отпускать бороду, и я плодил ее ровно месяц, чего больше ни разу не позволил себе ни в Арктике, ни дома. Бороденка противно смерзалась на улице, мучительно чесалось лицо, однако я твердо решил довезти ее до Москвы, словно воспоминание о давнем новоземельском прошлом.

В начале марта прилетел «Ли-2», как всегда, неожиданно. Меня буквально на ходу выпихнули из вездехода и забросили в фюзеляж, мои спутники, включая Мориса, остались на острове еще на два-три месяца. Через шесть-семь часов я был в Диксоне и — о чудо! — задержался там всего на одну ночь. Спустя ровно сутки после вылета с Хейса я был уже дома.

На много дней хватило мне рассказов о пережитом. Все вокруг нахваливали меня, даже пятилетний Мишка, казалось бы, понимал, что произошло нечто необычное. Он норовил подергать меня за бороду, таскал за протез меня на улицу, чтобы показать детсадовской подружке «Лалисе» папины «палтезы» и в те же дни принес в дом неизбежный, давно ожидаемый вопрос:

— Папа, ты евлей?

Однако моего ответа не дождался и добавил уже совсем неожиданное:

— Когда выласту, тоже обязательно буду евлей?

...Идею книги о полярной войне я вынашивал не один год. Сперва лишь «начитывался», изучал историю боевых действий в Заполярье, мемуары командующего Северным флотом адмирала А. Г. Головко и его соратников, разрозненные записки, заметки, рассказы очевидцев, художественную (прямо скажу — малохудожественную, словно, по анекдоту, объединились под общим наименованием два прославленных столичных театра!) литературу о войне на Севере. Окончательная структура задуманной книги выявилась после того, как я прочел по совету одного из товарищей по новоземельской зимовке, Владика Корякина, историю секретных германских метеостанций в Арктике, тайно создаваемых и в ходе второй мировой войны (в переводе с немецкого на доступный мне английский этот труд был напечатан в британском полярном журнале). Я принял решение написать об особой войне, войне метеорологов, синоптиков, ледовых разведчиков, зимовщиков советских и зарубежных полярных станций, сотрудников экспедиций в Ледовитый океан в 1939—1945 годах.