Знание – сила, 2000 №12

Я сейчас вспоминаю статьи Мейена, Яблокова, Любищева – вроде бы эго все в стороне и от борьбы, и от первых шагов к самопознанию: где мы оказались к этому моменту, кто мы теперь такие, куда нам двигаться дальше. Напрямую журнал этим не занимался, напрямую я ответы на эти вопросы искал в других местах. Но ведь все это люди, которые сами были намного шире и глубже своей плановой научной темы, своей плановой научной, формализованной, втиснутой в рамки сугубо научной коммуникации статьи – вот вся эта внутренняя человеческая свобода мысли была одновременно и частью борьбы за свободу вообще, свободу думать за рамками идеологии и за рамками профессиональных ограничений, и одновременно это было вырабатывание языка, способа думать свободно.

Значит, прежде всего свобода – свобода языка, свобода интонации. Никогда я не поверю человеку, который говорит штампованным языком. А второе – это цельность. Одна статья, тема, иллюстрация находила отражение в другой, все они как бы продолжали друг друга. И все были мне интересны. Даже география со своими плавающими плитами, про которые я ничего не понимал, кроме того, что я помру, а они все равно будут плавать, плавать – или не будут, потому что они вообще не плавают, но я и про плиты читал, вынужден был читать, потому что этому человеку, который «Знание – сила», почему-то очень было важно, плавают они или нет. А он все равно старше меня, этому человеку я безусловно и абсолютно доверяю, поэтому я должен это читать – я потом пойму, зачем мне это нужно.

У меня появились другие друзья – кто разберет, виртуальные, реальные, – но этот был все равно, каждый месяц. Две недели после получения я его читал, потом возвращался – как возвращаются к какой-то теме, о которой говорили неделю назад, и он может говорить то же самое, но я уже другой и читаю по-другому. В этом смысле в моих отношениях с журналом ничего не менялось, он оставался таким же, на своем месте.

Он был связан с определенными направлениями моей жизни. Безусловно, то, что я заболел историей, как только приехал в Москву, как только узнал, что, оказывается, существует Историчка, Историческая библиотека, стал там сидеть – все это заслуга только – я подчеркиваю: только журнала «Знание – сила», се исторических авторов, в первую очередь Натана Эйдельмана. Тут проявился один психологический эффект (потом он исчез). Когда я, читая, вдруг что-то понимал – какая-то вспышка в голове происходила, и я как будто впечатывался в то пространство, в котором в этот момент находился. Это была вспышка, только не света, а чего-то другого. И когда я снова в это пространство попадал, я сразу же вспоминал: вот здесь я понял, как обстоит дело! Так вот какие еще были варианты у нашей истории – Новгород; вот кто, на самом деле, был Азеф- Так вот что, на самом деле, происходило…

Так я дошел до философии истории. Дальнейшее движение к социальным наукам проделал уже сам, у журнала, насколько я понимаю, не было возможности этим заниматься, здесь был редут, который сдался одним из самых последних. Но что касается истории…

В моем окружении журнал всегда читали. Так, как я, как мне кажется, никто его не читал, но ведь я не знаю, как это выглядело со стороны, может, еще кто-то читал так же, только я этого не видел. Но, безусловно, он оставался в моем окружении журналом номер 1. Мои диссидентские друзья, мои друзья по работе – это пересекалось процентов на 70 – они все читали все номера «Знание – сила». Я работал программистом, работал во многих странных местах – например, в Вычислительном центре управления Мосгорплодоовощ, потом уже попал в ВЦИОМ и в Фонд «Общественное» мнение. И там, если я, слова не говоря, начинал обсуждать какую-то статью, все сразу понимали, откуда я ее взял.

Конечно, был «Новый мир», но мне мало было «Нового мира», я в другой возрастной группе. Там не было многого из того, что меня интересовало. Я очень люблю все, о чем пишет научно-популярная литература. Как люди придумали пистолет? Или ножницы? Почему? Зачем-то они это делали. А общественно-политические и литературно художественные журналы не занимались материальным миром вообще. Только – редко-редко – экономикой. По большим праздникам. Они человеческой душой занимались. А я человек очень материальный. Нет, конечно, мы читали и «Новый мир», и рвали его из рук тоже…

Семидесятые годы кончились где-то году в 1982-м, потому что уже при Андропове и Черненко начинались странности, как в оркестре, когда меняется музыка настраивают инструменты и возникает странный такой фон.