Знание-сила, 1999 № 05-06

Попытка расстаться с военным прошлым, сделав вид, что его не было, крайне опасна для общества. И я рванул в этом направлении, предложив государству решать не одну, а одновременно две проблемы: одна-уничтожение химического оружия, вторая – рассекречивание документов, анализ экологических и медицинских последствий подготовки к химической войне и их преодоление. Так же, как решаются проблемы в ядерном деле. Насчет рассекречивания, видимо, погорячился – этого и внуки не дождутся. Однако и без него к лету 95-го я набрал материал на книгу «Необъявленная химическая война в России: политика против экологии». На свой страх и риск. АВ.Яблоков издал эту книгу под эгидой Центра экологической политики России. Этот поступок послужил одним из предлогов для того, чтобы Шойгу выступил за выведение Яблокова из комиссии Совета безопасности России. Вывели, президент не вмешался.

В свое время мою самую первую публикацию по химическому оружию, помимо военно-химического комплекса, заметил Вил Мирзаянов. Он позвонил мне, мы встретились и решили написать совместную статью. В сентябре 1992 года она вышла в «Московских новостях» и, как выяснилось, вызвала большой переполох в верхах. В октябре ко мне в квартиру пришли с обыском. Затем последовал допрос в Лефортово. Такие вещи, как преследование конкретных людей, госбезопасность осуществляет по заказу, и в нашем случае «разобраться» с Мирзаяновым заказала секретная составляющая гражданского Министерства химической промышленности. А заодно и меня «прикнопить», чтобы не высовывался. Потом меня еще не раз вызывали на допросы. Теперь стало вроде полегче – я уже стал для них несъедобен, да и государственной тайны ни одной не выдал. Впрочем, и не мог выдать, потому что в последние десятилетия ни одной из них не знал.

Госбезопасность своими действиями сама толкнула меня в ряды активистов экологического движения. До этого я действовал как стихийный эколог: находил трудные экологические проблемы, анализировал их, писал статьи, это было индивидуальное действо конкретного ученого. Если хотите, я таким образом нашел себя в экологии, но еще не в экологическом движении. Но теперь я стал пытаться соединять научное знание с общественной активностью. Это – редчайшая вешь. Хотя примеры известны. Дмитрий Иванович Менделеев был членом всех мыслимых академий наук мира, кроме российской. И его было за что не принимать.

Кстати, этот человек умел домысливать все до конца, просто глядя со стороны. Именно так он раскрыл секрет бездымного пороха. Его создали во Франции, а у нас порох только дымный, а впереди – война… Менделеева попросили разобраться. Он проверил потоки снабжения французских заводов, тогда подобные сведения публиковали. А сделать вывод для химика не сложно. Так вынуждены действовать экологи и сегодня, в условиях тотальной секретности: если на химический завод в Чапаевске поступают сера и этиловый спирт – значит, там делают иприт дедовским способом.

Когда я вошел в квартиру после допроса в Лефортове, услышал телефонный звонок – звонил неизвестный мне тогда Святослав Забелин. Он звонил не из дома, а из… правительственного офиса (Забелин был тогда помощником Яблокова, а Яблоков – советником президента России.) Потом было еще несколько звонков, но все они не имели ни малейшего отношения к моей записной книжке. Как у всякого нормального человека, прожившего немалую жизнь в науке, у меня была пухлая записная книжка, из записанных там не позвонил никто. Звонила какая-то дама из Чебоксар, депутат из Верховного Совета, какие-то еще незнакомые люди… Записную книжку я выкинул.

Началась другая жизнь. Появилась новая записная книжка. Теперь на дружеских встречах экологов я не забываю выпить за КГБ, который меня, как тараном, воткнул в ряды экологических активистов и подарил мне новую жизнь.

Но если серьезно, проблема морали в Академии наук, мягко говоря, существует со времен, когда на выборах в академию «прокатили» Рамзи на и проголосовали претив исключения Сахарова, больше никаких Поступков наши академики не совершили. Но в наше время для организации, полагающей себя интеллектуальным центром страны, этого маловато… Единственное, чем помогли мне, – это вызвали и сказали: «Слушай, ну ты шумишь там, но не упоминай, ради бога, наш институт». И я честно не произносил его названия.

Ученый и общественное движение. Это многогранный и безумно тяжелый вопрос. Наука у нас самая многолюдная, докторов-профессоров – избыток. Сергей Кириенко провел недавно анализ и показал, что у нас общественная активность снижается по мере повышения уровня образования. Люди без высшего образования примерно вдвое активней людей с высшим образованием. Я могу написать целые простыни фамилий ученых, которые знают экологические аспекты проблемы диоксинов, химического, биологического, ракетного оружия и еше бездну подобных проблем и которые могли бы отдать все это знание людям. Но ничего, спокойно сидят дома Это значит, что общество наше, его элитная часть претерпели сильные нравственные трансформации. Обратимые?