Знание-сила, 1999 № 07-08

В анализе культуры Шпенглер перенес акцент со словесно выраженных идей на структуру, на пластический жест, на ритм, на такт, которые объединяют решительно все, от живописи до финансовых операций, от математики до эротики, от политики до юриспруденции, от сельского хозяйства до способов ведения войны. Традиционное деление на культуру «материальную» и «духовную» у него потеряло смысл.

Своей «морфологией культуры» Шпенглер создал неизмеримо больше, чем науку: он создал тип взгляда, воплощение которого в науке – только частный его случай.

Помимо всего прочего, он обогатил расхожий европейский культурный словарь набора ходячих идиом, исподволь формирующих видение себя и мира носителями данной культуры. Первейшее место среди них принадлежит, разумеется, обороту «Закат Европы», которое стало, во всяком случае, одним из самых «маркирующих» заглавий века и, в свою очередь, основой для формирования новых, вторичных идиом: так, например, Т.Адорно обозначил состояние после Второй мировой войны как «после заката Европы».

Пошло по рукам – особенно в последние десятилетия века, с превращением культурологии в модное интеллектуальное занятие – выражение «морфология культуры», наполняясь уже едва ли не какими угодно содержаниями, как и обозначение европейской культуры «фаустовской». Ввел Шпенглер в речевое употребление гуманитариев и диковинное им дотоле, взятое из геологии словечко «псевдоморфоз» (это когда содержания одной культуры заполняют чуждые ей формы, взятые из другой, придавая им совершенно иной смысл).

Значит, он уже на речевом уровне – то есть и для тех, кто его труда не осилил и не осилит никогда! – создал в европейской культуре новые смысловые ячейки и возможности. Подобными словами злоупотребляют, их первоначальная острота и свежесть неизбежно стираются, но в этом нет ничего дурного. Так они входят в состав очевидностей культуры, образуют ее естественную форму. В каждой культуре есть слой очевидностей и слой усилий, которые от этих очевидностей отталкиваются. Очевидности – необходимое условие усилий. Шпенглер, таким образом, был одним из тех, кто сделал слой очевидностей европейской культуры более плодородным.

Шпенглер высказал невыносимую правду, с которой человеческая гордыня смириться, вообще говоря, не может: правду о принципиальной, неустранимой ограниченности человеческих возможностей и о неподвластности в конечном счете истории и мира человеческому контролю. Особенно это было невыносимо для европейского сознания, в котором установка на тотальный контроль за происходящим в мире и в человеке – одна из основополагающих (не правда ли, только в таком мире смогла развиться и приобрести исключительную ценность идея свободы?..).

Европейское культурное сознание вытеснило Шпенглера и, в полном соответствии с правилами подобных вытеснений, как следует оправдало это действие. И в полном же соответствии с теми же правилами вытесненное осталось в культуре и работает в ней. Только не будучи узнанным. Тем сильнее.

То есть дело в данном случае совсем не в том, насколько «прав» был Шпенглер в своем описании механизмов и перспектив культурного, в частности европейского, развития. Оспорив возможность универсального, надежного (и тем самым в конечном счете успокаивающего) смысла истории, он покусился на самую защитную суть культуры. Культура в числе прочего – дом, которому назначено защищать человека от внечеловеческого хаоса. А Шпенглер посмел указать на то, что этот дом неизбежно ограничен своими стенами – и охвачен со всех сторон внечеловеческим. которое неизмеримо больше его и никак не может быть подвластно усилиям обитателей дома. То есть на то, на что люди обыкновенно предпочитают не смотреть, и это совершенно естественно! И на него набросились с самых разных сторон чуть ли не так, как будто он сам это внечеловеческое устроил.